Информационное сопротивление

Фото со страницы в Facebook Амины Окуевой

- Амина, когда в СМИ появляются новости о вас, журналисты называют вас то военным медиком, то снайпером. Кем же вы являетесь на самом деле?

- На самом деле, в моем военном билете указана моя гражданская специальность – врач, и военная специальность – медик-фельдшер. Других записей у меня там нет. Пока. Поэтому я считаю себя медиком. То, что я умею пользоваться автоматом, гранатометом или снайперской винтовкой, еще не делает меня стрелком, гранатометчиком или снайпером. Потому что соответствующей записи в военном билете у меня нет. Когда там появится что-то подобное – я непременно об этом сообщу.

- Но стрелять вам приходилось?

- Приходилось – из многих видов оружия, состоящих сейчас у нас на вооружении. Наверное, из всего, кроме разве что артиллерии. Даже из танка один раз – что, опять-таки, не делает меня наводчиком танка.

- Знаете, мне всегда было интересно, что чувствует человек, смотрящий в прицел снайперской винтовки и понимающий, что по ту сторону – живой человек, пусть даже и враг…

- Абсолютно ничего не чувствует. Разве что сосредоточенность. Когда выстрел делается на войне – он делается для того, чтобы защитить своих, чтобы остановить врага. Поэтому ты максимально сосредотачиваешься, следишь за своим дыханием, за передвижением цели. На какие-то сантименты, моральные терзания попросту нет времени.

- Человека ты там не видишь – видишь лишь цель, правильно?

- Об этом не должно задумываться.

Когда выстрел делается на войне – он делается для того, чтобы защитить своих, чтобы остановить врага... На сантименты, моральные терзания попросту нет времени

- Часто ли вам приходится на фронте выступать именно в роли медика?

- Как-то так сложилось, что не часто. Хотя это было бы логично, потому что я – дипломированный врач. Стаж после университета у меня не большой – но получалось неплохо. И мне нравилось. Я занималась до войны общей хирургией.

Но на войне я лишь изредка вспоминаю о том, что я медик. Когда, к примеру, фельдшер в подразделении, где я служу или придана, не справляется – не может диагностировать или нуждается в помощи специалиста более высокого уровня. Несколько раз мне доводилось диагностировать хирургические патологии, острый аппендицит или лечить запущенные гнойные раны. Но все это я делаю в виде исключения. В основном же стараюсь, чтобы медицинскими вопросами занимались другие люди.

- А чем занимаетесь основную часть времени?

- Всяко бывает. В начале войны, к примеру, нашей основной задачей была разведывательно-диверсионная деятельность. Мы ходили на территорию противника – иногда заходили достаточно глубоко, километров на 20-30. Но это было в начале войны, когда было немножко попроще. Сейчас же все заминировано, так что мало кто ходит. Если и выходим – то в основном на серую зону. Просто подбираемся поближе.

Это – то, чем мне нравится заниматься. И что я бы хотела сделать своей профессией.

А так, поскольку я служу в полку "Киев", входящем в структуру МВД, то основную массу времени мы занимались патрулированием. Если поступал сигнал о том, что где-то видели вооруженного сепаратиста – делали рейд, проводили зачистку здания, задерживали этого человека, а потом передавали его соответствующим органам, которые уже разбирались, имеет он отношение к террористическим организациям "Л/ДНР" или нет. 

Сейчас в задачи нашего полка входит несение службы на блокпостах – если речь идет о зоне АТО, и охрана объектов вроде Верховной Рады и Администрации Президента во время массовых мероприятий – когда мы находимся на ротации здесь, в Киеве. Хотя, поскольку полк состоит в основном из добровольцев – большинство ребят хотели бы нести службу в горячих точках. Так что стоять на блокпостах – это, конечно, дело важное и нужное. Но все рвутся в бой.

- А что лично вас побудило пойти на войну? Когда и почему вы приняли такое решение?

- Знаете, я не могу сказать, что был такой момент, когда я – раз, и решила идти воевать. Просто для меня даже выбор такой не стоял – это было само собой разумеющимся. Когда началась аннексия Крыма, сразу после Майдана, мы понимали, что войны не избежать. А потом начались волнения на востоке. Как сейчас помню: два года назад мы с побратимами по Майдану начали думать, как лучше попасть на фронт – по мобилизации или в составе какого-нибудь из формировавшихся тогда добровольческих батальонов. Где мы принесем больше пользы? Выбор пал на добровольческий батальон МВД.

- Когда это было?

- Официально я вступила в батальон "Киев-2" в июле. В этом году исполнится два года моей службы. Первая командировка состоялась в августе. Август-сентябрь. Стояли мы тогда в поселке Чернухино, за Дебальцево.

Нужно не по половому признаку бойцов делить, а правильно ставить перед ними задачи – в зависимости от их интеллектуальных, моральных и физических способностей

- Тяжело, наверное? Особенно женщине?

- От пола это не зависит. Есть немало мужчин, которым военная жизнь дается тяжело, которые себя в этой роли вообще не видят. Или тех, кто, решившись идти на войну, с трудом переносит тяготы и лишения службы, военного времени – в отличие от некоторых женщин.

Как медик, могу сказать, что резерв женского организма, женская выносливость, как правило, превосходят мужские. Конечно, есть свои плюсы и минусы. Например, большинству мужчин проще, чем большинству женщин, даются быстрые спринтерские усилия. Мужчинам легче поднимать тяжелый вес. Но если речь идет о длительных расстояниях с одинаковым весом – скорее всего, мужчина уже выдохнется, а женщина еще будет идти. 

Так что нужно не по половому признаку бойцов делить, а правильно ставить перед ними задачи – в зависимости от их интеллектуальных, моральных и физических способностей. Грамотный командир будет перед бойцом-женщиной ставить задачи с учетом плюсов ее пола.

- Но ведь вам приходилось хотя бы поначалу "повоевать", чтобы доказать сослуживцам, что вы ничем им не уступаете? Как-никак, считается, что война – не женское дело…

- Да, чтобы завоевать себе место под солнцем вообще в мужском коллективе, а тем более – на фронте, в экстремальной обстановке – нужно усердие. Главное – уверенность в себе и последовательность. Нельзя в один момент говорить, что хочешь быть равной с мужчинами, а как только станет тяжело – дать задний ход. Сегодня я наравне с вами, а завтра – я девушка, потому что мне так выгодно – такое не прокатит. Идет строительство фортификационных сооружений – будь добра, носи мешки с землей. Да, можно набирать в них меньше земли, зависимо от твоего веса – но избегать такой работы нельзя. Иначе тебя просто не будут всерьез воспринимать.

Я делала все. Надо было таскать мешки – таскала. Надо идти в наряд на кухню – шла на кухню. Но, как и всем, в первую очередь, мне хотелось в бой. Поэтому при малейшей возможности старалась уговорить командиров, чтобы меня взяли куда-нибудь.

- И как – долго пришлось уговаривать?

- Мне повезло. Потому что я служила с великим воином и великим человеком Исой Мунаевым. Он приехал в Украину, чтобы передать свой опыт - и сделал все, чтобы помочь украинцам. Сколько времени ему было отведено здесь, в Украине – все он потратил с максимальной пользой. Ни секунды не сидел, сложа руки. Все время мотался по фронтам. И помогал действительно. Его знают во многих подразделениях. Знают – и благодарны ему до сих пор.

Иса действительно был удивительным человеком. И мне повезло, что я какое-то время воевала рядом с ним. У него не было никаких предубеждений по поводу моего пола. Он вообще относился к бойцам исходя из их качеств именно как бойцов, не взирая на пол, физические особенности. Если у человека был боевой дух – Иса брал его, обучал и пускал в бой.

Я делала все. Надо было таскать мешки – таскала. Надо идти в наряд на кухню – шла на кухню. Но, как и всем, в первую очередь, мне хотелось в бой

Боевые выходы под командованием Исы Мунаева многому меня научили. К тому же, многие знают, что мы с мужем воевали с ним вместе – и за это нас тоже уважают.

А вообще, я уже давно не сталкиваюсь с дискриминацией по гендерному признаку. Наоборот – везде, куда я сейчас приезжаю, вижу: меня принимают как равную.

Но поначалу, в первую командировку, случалось. Мы тогда – еще до того, как стали воевать с Исой – стояли на передке, в таком вроде как "аппендиксе" - на этой линии, кроме Чернухино, больше ничего не было. Это был маленький котел. Приходилось быть очень внимательными, потому что, появись у сепаратистов и оккупантов хоть малейшее желание, они бы могли отрезать нас без малейших усилий. Нас тогда там было очень мало… И когда поступала информация о том, что в селе видели вооруженных людей и надо было выдвигаться туда – приходилось побороться за право пойти с группой. Но после того как судьба свела меня с Исой, таких проблем больше не было.

- Первый полноценный свой боевой выход помните в подробностях?

- Смотря что считать таковым. Для меня это было, когда мы зашли далеко на территорию противника, дошли практически под Докучаевск. Это было года полтора назад. Шли вместе с разведкой одного из ВСУшных батальонов. И выполнили поставленные задачи. Тот выход, продлившийся почти сутки, я помню в мельчайших подробностях.

- Вы уже говорили о том, что приходилось задерживать людей с оружием. Это были только граждане Украины – или россияне тоже попадались?

- Мне лично не довелось задерживать россиян. Тех, у кого был бы российский паспорт. Сами паспорта РФ я видела – утерянные, забытые в брошенной технике. А вот военнопленных россиян не видела. Но знаю много людей, которые видели. У меня есть товарищи, которые их задерживали.

- По вашим оценкам - много там россиян?

- Сейчас - очень много. Если в начале войны их и местных сепаратистов было примерно поровну, то сейчас ситуация поменялась кардинально. Местные в большинстве своем уже не хотят воевать. Они поняли, что их жестоко обманули. Им говорили одно – а по факту использовали для своих целей. Как пушечное мясо выдвигали вперед, а сзади отправляли заградотряды. Конечно, многие недовольны – и при первой же возможности сбегают. Многие погибли. Поэтому все больше там кадровых российских военных, спецподразделений ГРУ и ФСБ. Они всем этим руководят.

Есть еще обычные наемники из числа простых россиян – асоциальные элементы, которые едут, чтобы подзаработать денег.

Подавляющее количество воюющих сейчас там, по нашей информации, это россияне.

Это и есть то, чего добивается Путин – перессорить нас всех, чтобы мы оказались неспособны собраться в единый кулак и дать отпор. Поодиночке ведь проще всех перебить

- Что вообще сейчас происходит на фронте? Потому что четкой картинки ведь нет…

- Так ведь в этом и заключается смысл гибридной войны – чтобы не было четкой картинки. Мне кажется, Путин ставит перед собой задачу затянуть конфликт на Донбассе как можно на дольше. И максимально расшатать ситуацию внутри нашей страны. Вбить клин между патриотами. Что мы сейчас и наблюдаем, к превеликому сожалению. Разборки между товарищами патриотами в Фейсбуке, перетекающие в ссоры. Люди разделяются на противоборствующие лагеря из-за, может быть, даже в чем-то принципиального, но вполне решаемого в ходе спокойной дискуссии вопроса. Всегда ведь можно нормально поговорить – но вчерашние единомышленники все чаще предпочитают радовать врагов публичными разборками. И иногда расстаются неприятелями из-за расхождений в пустяках.

И подобное наблюдаем на всех уровнях – от правительства до простых людей. Это и есть то, чего добивается Путин – перессорить нас всех, чтобы мы оказались неспособны собраться в единый кулак и дать отпор. Поодиночке ведь проще всех перебить.

На фронте сегодня происходят точечные обострения на небольшом участке. Например, довольно длительная активизация сейчас – на промзоне в Авдеевке. На остальных участках ситуация более-менее контролируемая. Так называемое условное перемирие. Опять-таки – это не означает режим прекращения огня. Потому что оккупанты нарушают его регулярно. И иногда мы вынуждены отвечать.

- Это разрешено? Отвечать во время обстрелов?

- Как когда. Мне доводилось бывать на передке, когда по нам ни с того, ни с сего открывали огонь. Да, не из артиллерии, а из АГС или минометов, 80-ки – но поверьте, приятного тоже мало. В таких случаях командир РОПа или ВОПа докладывает непосредственному командованию, что по нам ведется прицельный огонь и запрашивает разрешение открыть огонь в ответ. А командование уже решает. Могут дать разрешение – с конкретными указаниями, из чего можно ответить. Или запретить открывать ответный огонь – и просто всем спрятаться в укрытие и переждать. Это происходит индивидуально в каждом случае.

Но они всегда начинают первыми.

- Как сами бойцы воспринимают запрет отвечать?

- Ну, безусловно, чисто по-человечески людям бывает сложно это воспринять. Особенно, если во время обстрела кого-то зацепило или, не дай Бог, кто-то из побратимов погиб. Ясно, что тогда очень хочется дать ответку из чего-то потяжелее. Это естественная человеческая эмоция. Но из того, что я видела, в основном, приказам подчиняются всегда. Хоть и скрепя сердце. Сложно это, когда по нам стреляют, а мы не можем ответить.

А вообще бойцы рвутся освобождать нашу землю. Ждут приказа наступать. И возможности для этого есть. Есть грамотные командиры. Есть обстрелянный и достаточно грамотный уверенный личный состав, который может идти в наступление. Ждем только приказа сверху. Чтобы, как минимум, взять под контроль хотя бы те территории, которые по минским соглашениям должны быть нашими. То же Дебальцево, например. Но на это нет даже намека. В Дебальцево засели оккупанты – причем, достаточно агрессивные, которые постоянно ведут обстрелы наших территорий.

Конечно, все это очень раздражает. Но мы понимаем, что видим только какой-то определенный участок фронта. Будем надеяться, что в правительстве видят более полную картину. И, наверное, все это согласовано с нашими европейскими и американскими партнерами. Ну, значит, пока надо так.

- Видите ли, сигналы, что противник готовится к серьезному наступлению?

- А это сложно предсказать. Путин – думаю, ни у кого уже не осталось ни малейших сомнений, что именно он является главным кукловодом войны на Донбассе – человек неадекватный. Это пациент психиатра, которому надо не страной с ядерным вооружением руководить, а лечиться стационарно. Это мое чисто медицинское мнение. Поэтому прогнозировать его действия крайне сложно. Мы можем только догадываться – по каким-то косвенным признакам.

Мне казалось, что более масштабное обострение начнется по всем фронтам после того, как они якобы вывели войска из Сирии. Но потом мы увидели, что они действительно выводили их лишь якобы. И что российский контингент там остался. Также мы увидели, для чего им понадобилось свободное пушечное мясо и авиация – мы наблюдаем обострение в Карабахе.

Так что я не берусь предсказывать. Единственное, что мы можем – учитывать хотя бы примерно количество их войск – в Сирии, в Карабахе. Потому что они не могут взять их из ниоткуда. Ресурс у них в любом случае ограниченный. Хотя все еще мощный, к сожалению.

Обострение может наступить в любой момент. Мы должны постоянно быть к этому готовы.

- Ну, так в СМИ на днях появилась информация о том, что в РФ объявляют мобилизацию…

- Этот момент я как-то упустила. Но это действительно один из тревожных звоночков.

- Давайте вернемся к вам. Вы родились в Одессе. Как долго вообще прожили в Украине и сколько – вне ее?

- Почти весь сознательный возраст я жила или на Северном Кавказе или в Москве – ужаснейший город, о котором у меня остались самые ужасные воспоминания. В Одессу я вернулась лет 13-14 назад. Там получила высшее медицинское образование и там же занималась медицинской деятельностью.

В Одессе, кстати, мы познакомились с моим мужем Адамом (Адам Осмаев – ред.). Я уже какое-то время жила в городе, когда он приехал в Украину из России, как беженец от режима. Познакомились мы сначала в интернете, на одном из тематических форумов. Долго общались. Когда выяснилось, что мы находимся в одном городе – встретились. В результате поженились.

Мы с Адамом в первую очередь товарищи. Которые стоят друг за друга горой.

- Вы ведь и воюете плечом к плечу?

- Да. Стараемся, по крайней мере. Хотя получается не всегда. Я официально состою на службе и у меня иногда бывают свои задачи. Адам в это время занимается своими. Но стараемся выходить на задания вместе. Как-то оно так спокойнее.

- Не отвлекает? Ведь приходится переживать не только за себя, но и за свою половинку?

- Не думаю, что у нас есть этот момент. Переживаешь ведь за каждого бойца, с которым выходишь на задание. За каждого товарища. Это только в фильмах так бывает. В реальной жизни, в реальном боевом выходе ты сосредотачиваешься на своей части задач – на том, чтобы прикрыть свою часть периметра, следить за чем-то, сделать какое-то вычисление, осуществлять огневое прикрытие… Ты не думаешь в этот момент, как же там твой товарищ, который вообще на другом конце находится и с которым тебе не нужно в силу совместных задач координировать свои действия. Ты думаешь о том товарище, который вот сейчас здесь, рядом с тобой, с которым тебе нужно действовать сообща.

Если честно, я намного больше переживаю, когда, к примеру, Адам на выходе, а я – нет. Тяжело, когда вообще ничего не знаешь. У него, наверное, так же. Но это надо у Адама узнавать.

- В Чечне пожить довелось?

- Не долго. Со всеми приездами-отъездами – лет 5 в общей сложности.

- Войну застали?

- Вторую российско-чеченскую. Это было в начале 2000-х, когда продолжалась активная фаза второй войны. Массированных бомбежек уже не было (их в любом случае было существенно меньше, чем во время первой российско-чеченской войны), но активные бои еще шли. Особенно в лесных массивах рядом с селами. Постоянно проходили зачистки сел, лесов. В городах обычным явлением были диверсии. Идешь по улице – а за несколько кварталов происходит взрыв такой силы, что тебя осыпает осколками стекол из окон… Такую фазу довелось застать.

И Украине, и Чечне не посчастливилось. Украине – иметь такого соседа. Чечне – бороться против оккупационного режима. Поэтому борьба с общим врагом для меня едина что здесь, что там

- Многие ваши соотечественники, объясняя, почему приехали воевать за Украину, говорят, что для них победа украинцев приближает возможность освободить собственную родину. Для вас такая связь существует?

- Обязательно! В моем понимании, это одна борьба, одна война. У нас общий враг.

Любая империя разрасталась завоеваниями – и от распада она себя оберегает при помощи карательных действий на завоеванных территориях. При этом империя стремится к расширению – это для нее единственный способ не утратить свою мощь.

Этим и занимается последняя империя в мире – Российская Федерация.

И Украине, и Чечне не посчастливилось. Украине – иметь такого соседа. Чечне – бороться против оккупационного режима. Поэтому борьба с общим врагом для меня едина что здесь, что там. Потому что лишь тогда, когда будет уничтожен центр этой империи, тогда и она сама распадется и отпустит завоеванные территории. Тогда у нас вообще проблем не должно быть. Никто уже не будет давить, мешать, завоевывать, удерживать и так далее…

- Вы себя только как чеченку позиционируете – или и украинкой немножко считаете?

- Сейчас уже да.

После Майдана у меня вообще очень сильно изменилось отношение к Украине, к украинцам. До Майдана я лет 11-12 жила в Одессе, училась, работала – и при этом почти ничего не знала об украинцах. Для меня это было почти то же, что и россияне. Не было особой разницы. Да, в Одессе было лучше жить, чем в Москве, несомненно – но особо я не углублялась.

А на Майдане я увидела Народ. Увидела его изнутри. Выучила язык. Я его и раньше понимала – а сейчас начала немножко разговаривать. Правда, с западноукраинским акцентом, потому что учили меня майдановцы из западных регионов страны.

На Майдане я поняла, что украинский менталитет намного ближе к чеченскому, кавказскому, чем к русскому. Для русских характерно почитание царя, раболепие. Они не представляют своего существования без кнута и пряника. Без довления над ними.

Украинцы же совершенно другие. Каким бы не был человек, управляющий их государством – они все равно найдут, за что его покритиковать. Эдакая излюбленная народная забава.

Действительно очень интересный народ. И я горжусь тем, что я – гражданка Украины. Хотелось бы, чтобы и мой супруг тоже со временем получил украинское гражданство. До тех пор, пока мы не сможем вернуться на Кавказ, к себе домой, нам бы не хотелось жить в другом месте. Мы хотим оставаться в Украине, помогать, чем можем.

- Как относитесь к тому, что ваши соотечественники – выходцы из Чечни – воюют не только за Украину, но и против нашей страны?

- Против Украины воюют кадыровцы. В нашем понимании, они не могут называться чеченцами. Чтобы быть чеченцем – недостаточно иметь чеченскую кровь. У нас существует свой кодекс чести – сродни кодексу самурая. Это негласный свод правил. Например, если у тебя есть кровник, которого ты десятилетиями ищешь, чтобы отомстить, а тут он вдруг приходит к тебе в дом – ты не имеешь права его убить, пока он твой гость. Или другое нерушимое правило: почитать стариков. На них не то что руку поднять нельзя – непростительно даже слово непочтительное сказать.

Мы стараемся узнать, где на фронте находятся именно кадыровцы – и готовы вступить с ними в бой в первую очередь

Кадыровцы же нарушили все. Как будто бы они специально взяли этот неписанный кодекс – и все по пунктам нарушили. Они избивают стариков, убивают их. Они сжигают дома. Они подлостью заманивают своих врагов, чтобы с ними расправиться… Они нарушили весь свод правил, формировавшийся веками и являющий собой суть чеченца. Поэтому у них ничего чеченского, кроме языка и фамилий, нету. Это – чеченоговорящие россияне. "Пехотинцы Путина", как сказал о себе и себе подобных Кадыров.

Поэтому у нас нет никаких предрассудков в отношении этих людей. Наоборот: мы стараемся узнать, где на фронте находятся именно кадыровцы – и готовы вступить с ними в бой в первую очередь.

- Их там сейчас много?

- По нашей информации, сейчас - не много. Отряды, подчиненные Кадырову, были выведены. Если на Донбассе сейчас есть чеченоговорящие россияне – то это, в основном, кадровые сотрудники ФСБ, ГРУ. Такие тоже есть, к сожалению.

- А о самом Кадырове что можете сказать? Как прогнозируете его судьбу?

- Кадыров – тоже пациент психиатра. Еще более ярко выраженный, чем Путин. Это человек с очень низким уровнем интеллекта. Знаете, бывают недоразвитые люди с какими-то хромосомными отклонениями? Только они, как правило, добрые. А у этого как-то так получилось, что он еще и жестокий.

Путин его специально поставил, потому что задачей Путина было держать Чечню в постоянном страхе, в ужасе, чтобы у людей и мысль не возникла о восстании, о возобновлении сопротивления, борьбы за независимость. Именно поэтому выбор пал на Кадырова, а не на кого-то более умеренного, более интеллектуального и хоть немного подходящего на роль главы республики с общечеловеческой точки зрения человека.

А ведь были кандидаты, которые бы не устраивали геноцид. Но Путину нужен был именно такой, как Кадыров. Потому что именно он соответствовал кремлевским сатанинским задачам. И с этой точки зрения выбор как нельзя более оправдан. Потому что в Чечне сегодня люди не могут поднять голову, не могут даже шепотом сказать что-то не то в адрес Путина или Кадырова – а вдруг сосед по вентиляционной трубе услышит и расскажет? К людям приходят, выселяют из дома – а дом сжигают. Это в лучшем случае. Могут человека похитить. Могут запытать до полусмерти. Могут и до смерти.  Это уже как повезет. Такой вот режим образца 1937 года – только на отдельно взятой маленькой территории.

Кадыров – тоже пациент психиатра. Еще более ярко выраженный, чем Путин

Касательно судьбы Кадырова – думаю, она очень плотно привязана к судьбе Путина. Как только ослабнет режим, как только центр империи потеряет силу, как только уменьшатся финансовые потоки или контроль ослабнет (не говоря уж о распаде империи) – Кадырову будет очень тяжело успеть оттуда убежать. Слишком много очень злых на него людей…

- Когда-то мне один из ваших соотечественников говорил, что такие люди своей смертью зачастую не умирают…

- Ну да. Это было бы странно.

- Кадыров частенько публично упоминает вашего мужа и вас лично. Чем объясняете такое внимание?

- Ой, это бывает очень смешно. Как-то мы смотрели заседание силовиков, транслируемое прооккупационным чеченским каналом. И Кадыров, говоря о нас, вдруг начал передразнивать меня. Еще одно нарушение неписанного кодекса чеченца: нормальному мужчине и в голову бы не пришло передразнивать женщину. А ему пришло. Причем делал он это, безобразно кривляясь. Такое поведение недостойно не то что уважающего себя чеченского мужчины – оно неадекватно и недостойно в принципе. А ведь этот человек называет себя главой республики.

Мы мешаем этому режиму. Очень сильно. Мешаем даже не количеством убитых врагов, а словами правды, которые говорим о путинско-кадыровском режиме. Они очень боятся, что мир, особенно Европа, узнает правду. Потому что какая у них политика? Они закошмарили весь народ. Люди, живущие в Чечне, молчат. Они отстроили несколько кварталов разрушенного Грозного – построили там красивые дома в духе Объединённых Арабских Эмиратов. Окультурили несколько курортных мест. И когда приезжают европейские журналисты в Чечню – их водят именно по этим местам.

Мы мешаем этому режиму. Очень сильно. Мешаем даже не количеством убитых врагов, а словами правды, которые говорим о путинско-кадыровском режиме. Они очень боятся, что мир, особенно Европа, узнает правду

- "Потемкинские деревни"?

- Так точно! И естественно, люди на камеру при всем желании не отважатся никому ничего сказать. Потому что прекрасно знают, что им за это будет: 100% кара – причем, очень жестокая.

Вот так и получается, что на Европу транслируются программы о том, как в Чечне все классно, как там все отстроено, насколько счастливы живущие там люди… А ведь это совершенно не так! Люди оказались в заложниках, не имеющих права и слова сказать. Те же, кто вырывается из Чечни и уезжает в Европу, пытаются проводить там митинги, кричать о том, что происходит в реальности, рассказывать о том кромешном ужасе, в который ввергли Чечню Путин и Кадыров. Но у чеченцев, как правило, много родни – и даже если выехала вся семья, могут  остаться какие-то двоюродные, троюродные родственники, которых начинают прессовать. Которым сжигают дома. Которых подвергают пыткам. Таким образом, оккупанты шантажируют и заставляют замолчать даже тех, кто выехал.

Поэтому у цивилизованного общества складывается абсолютно превратное впечатление, что в Чечне все нормально. Что всех все устраивает. А мы публично говорим, что это не так. Что там царят сталинские порядки, сродни тем, которые существовали в 30-е годы прошлого века. Так уж сложилось, что к нашим словам прислушиваются и украинские, и европейские журналисты. И этим мы очень сильно мешаем. Честно говоря, я бы не удивилась, если бы оказалось, что в кадыровском списке на физическое устранение наши фамилии стоят одними из первых. Он бы очень хотел заставить нас замолчать. Мы к этому готовы.

- Предпринимаете дополнительные меры безопасности?

- Конечно. Надеюсь, что все будет хорошо. Впрочем, у нас принято верить, что ни один волос с головы человека не упадет, пока на то не будет воли Всевышнего. Но, понятное дело, мы стараемся соблюдать какие-то меры безопасности.

Я бы не удивилась, если бы оказалось, что в кадыровском списке на физическое устранение наши фамилии стоят одними из первых

- Я так понимаю, что уголовные дела против вашего мужа - это как раз часть попытки такого устранения?

- Наверняка. Что он, что я открыто высказывали свое мнение еще когда жили в России и даже не были знакомы. Так что мы давно по отдельности попали в списки "неблагонадежных". На Адама, когда он еще жил в России, начали оказывать давление – поэтому ему пришлось переехать в Украину.

Во времена Януковича они нашли, где он находится и состряпали то известное дело о планировании покушения на Путина. Это было аккурат перед выборами, после которых Путин сменил Медведева на посту президента РФ. Не исключено, что это "покушение" было придумано, в том числе, и для поднятия рейтинга Путина.

Когда власть в Украине сменилась, нарисованные при Януковиче дела пересмотрели, состава преступления не нашли – и обвинения с моего мужа сняли. Оставили только мелкие какие-то обвинения, потому что он почти три года провел в СИЗО. Полностью невиновному человеку пришлось бы компенсировать такое длительное лишение свободы финансово. Вот и получилось, что эти обвинения ему оставили в счет отсиженного – и судимость пока не погашена. Но главное, что его выпустили из зала суда на крайнем заседании.

- Абсурдные обвинения - конек Кремля.  Знаю, вашего мужа пытались обвинить еще и в убийстве Немцова, да?

- Кадыровские фантазии. На воре ведь и шапка горит. У меня, например, нет никаких сомнений, что это работа кадыровских подразделений, которые занимаются именно устранением врагов Путина.

Что касается Немцова – это был единственный из всех известных нам представителей российского политикума, которого нам хотелось бы видеть во главе России. При котором, пусть не сразу, все бы наладилось. Было очень жаль, когда мы узнали о его гибели. И тут – такое обвинение.

Хотя что там говорить… После гибели Исы Мунаева Кадыров заявил, что мы с мужем имеем отношение к его смерти… Они пытаются нас дискредитировать любыми путями. В ФБ постоянно натыкаюсь на ольгинские обвинения. Причем изредка они хоть что-то правдоподобное пишут. Чаще – это какие-то дикие безосновательные обвинения, отвечать на которые нет ни времени, ни желания. Наша причастность к убийству Немцова – как раз из таких.

- Видите ли возможность быстрого завершения войны? Или происходящее на Донбассе – это надолго?

- Честно говоря, быстрого завершения не вижу. Два года – это уже достаточно долго. А учитывая то, как вяло эта война идет сейчас, шансов на быстрое завершение не много. Впрочем, именно этого и хочет Путин – истощить нас, затягивая военные действия. Донбасс сегодня – это как гнойник в теле, отравляющий весь организм. Одна, пусть даже небольшая точка нестабильности, боевых действий ослабляет все государство. Так что нам следует настроиться на длительное противостояние. И если все закончится быстрее, чем мы настраиваемся – тем лучше.

- А что, если дойдет до открытого противостояния армий?

- Это было бы тяжело. Если бы, не дай Бог, в украинском небе появились боевые самолеты, сбрасывающие бомбы. Хотя к такому подготовиться нельзя. Война всегда начинается неожиданно для людей. Но в таком сценарии приятного мало.

Уверена: мы победим в любом случае. Остается только вопрос цены: сколько людей погибнет за эту победу. Разрушеная инфраструктура – это уже дело десятое. Главное – человеческие жизни. А потери в случае полномасштабной войны будут колоссальными.

Поэтому, когда речь заходит об обсуждении нынешней политики, я стараюсь не поддаваться панике, не критиковать особенно бурно. Потому что у меня остается надежда на то, что политика украинского государства направлена на то, чтобы минимизировать наши потери. На то, чтобы максимально истощить Россию – в том числе, с помощью наших западных партнеров и экономических санкций. Чтобы не допустить эскалации и тем более полномасштабной войны.

- А Крым? Что будет с ним? Как считаете, можно его вернуть без боев?

- Думаю, Крым станет первой территорией, которая отвалится от РФ – потому что был присоединен последним. В случае с Крымом нет никаких предпосылок для того, чтобы он был частью России – ни инфраструктурных, ни экономических, ни логистических, транспортных. Крым связан с Украиной "пуповиной" - перешейком. И доставить туда даже пресную воду и электричество из России, не говоря уж о чем-то другом, значительно более тяжело, невыгодно, экономически нерентабельно. Чем бы ни тешили себя россияне, Крым еще в советские времена был передан Украине не по чьей-то прихоти, а исключительно из рациональных соображений. Можно ли правое ухо почесать левой рукой? Безусловно. Но проще сделать это правой. Не надо углубляться в какие-то идеологические дебри – достаточно посмотреть на элементарные вещи.

Крым очень скоро вернется в состав Украины. В этом у меня вообще нет никаких сомнений.

Как это будет? Необходимо ли будет военное вмешательство? Увидим. Лично я думаю, что РФ уже на ладан дышит и вот-вот начнет разваливаться. И Крым отвалится первым. Может, звучит слишком оптимистично – но это мое мнение. И оно дает мне силы.

- Гибридная война, которую никто не объявлял, скорее всего, и закончится не подписанием договора о капитуляции, который стал бы четким маркером победы. Когда вы поймете, что война действительно закончилась – что сделаете прежде всего?

- Хороший вопрос… Даже не знаю. Хотелось бы увидеться со всеми товарищами, с которыми на фронтах довелось пересекаться. Было бы здорово встретиться на каком-то большом мероприятии, собравшем всех нас. Знаю, сделать это будет сложновато – ветераны, как правило, предпочитают свои небольшие сообщества. Но хотелось бы собраться, например, на Майдане: увидеться, пообщаться, вспомнить тех, кто не дожил… Не знаю. Первая мысль – о побратимах, об однополчанах.

- После войны планируете продолжать служить?

Мне это близко. Мне нравится такая жизнь, с армейским уставом. Поэтому даже в мирное время, если будет возможность и нормальные условия для кадровых военнослужащих, я бы хотела остаться на службе. Конкретики пока нет никакой – но хочу остаться в силовой структуре. Сейчас я поступила в Одесскую сухопутную академию, так что, в принципе, получу высшее военное образование. И – кто знает – может, смогу так принести пользу стране.

А пока мне предложили новую должность  - пресс-офицера полка "Киев", состоящего из нескольких добровольческих батальонов МВД. Наверное, это предложение обусловлено моим опытом, теми связями со СМИ, которые появились за два года войны. Думаю, в ближайшее время это будет утверждено по штатной сетке. Хотя я уже представляюсь пресс-секретарем полка и выполняю новые обязанности. Надеюсь, что оправдаю оказанное доверие и буду действительно полезной на этом поприще.

Беседовала Лилия РАГУЦКАЯ,

журналист "Обозревателя"

http://novaukraina.org/news/urn:news:10B8E50