Информационное сопротивление

Фото:

В Украине как суверенном государстве книги вообще никогда не запрещали. То есть все запреты на самом деле выходили из так называемого «центра» (первоначально царского, а затем – советского), а Украина независимая в историю книжных запретов вписалась только на днях: вместе с судебным процессом над книгой Вахтанга Кипиани «Дело Василия Стуса».

Алина Акуленко, филолог, кандидат наук

Зимой 1899 года Леся Украинка, находясь на лечении в Берлине, писала брату Михаилу, о «зайцах», которых читает. «Зайцами» брат и сестра Косачи называли запрещенные царской цензурой книги. Осторожно, насколько о таком можно было писать в письмах, Леся хвасталась брату, что в Берлине «зайцев много и на разных языках».

Вахтанг Кипиани на заседании суда

Запрет книг – отнюдь не изобретение нашего времени. Тем более, не нашей страны. Справедливости ради надо сказать, что в Украине как суверенном государстве книги вообще никогда не запрещали. То есть все запреты на самом деле выходили из так называемого «центра» (первоначально царского, а затем – советского), а Украина независимая в историю книжных запретов вписалась только на днях: вместе с судебным процессом над книгой Вахтанга Кипиани «Дело Василия Стуса».

И дело это вовсе не литературное, а политическое. Собственно, все книжные запрета и в Украине царской, и в Украине советской были политическими. Так же, как и цель запретов никогда не отличалась оригинальностью или новизной. Запрещалось все, что могло подорвать действующую власть. Потому что больше, чего боялись империи (не только российская или советская) – умение мыслить. А книги учат мыслить. Поэтому их преследовали. Вместе с книгами доставалось также и их авторам.

Царская цензура vs царский запрет: какой враг опаснее?

На самом деле запрет книги – это окончательный вердикт. Во времена, которые мы сейчас называем «недемократическими», запрету предшествовала цензура. То есть, прежде чем книгу напечатать, нужно было получить разрешение цензора. Для этого он рукопись не только читал, но еще и правил. Например, из рукописи, на первый взгляд, простенькой повести «Кайдашева семья» Ивана Нечуй-Левицкого рука цензора бережно вычеркнула предложения, которые могли подорвать … авторитет власти. Ну, например, предложение о том, что «Ни один царь не махал с таким удовольствием скипетром, как Матрена своим мотовилом» цензору не понравилось. Настолько, что он его вырезал. Но не настолько, чтобы не позволить печатать произведение вообще.

А вот Панасу Мирному с цензором не повезло. Его совместный с Иваном Билыком роман «Разве ревут волы, когда ясли полны?» царской цензуре не понравился, поэтому печатать его пришлось аж в Женеве, а потом контрабандой ввозить в подчиненную российскому царизму Украину. Пикантности делу добавлял факт, что писатель Панас Мирный в обычной жизни назывался Афанасием Рудченко и был добросовестным царским подданным – чиновником из Полтавы.

Иван Рудченко (Билык) и Афанасий Рудченко (Мирный) – слева направо

Впрочем, здесь надо упомянуть еще один досадный факт, точнее указ, который назывался Эмским и согласно которому печатать в Украине на украинском, в принципе, было невозможно. После вступления в силу указа тот же Нечуй-Левицкий был вынужден печататься в Галичине. А Михаила Драгоманова, родного дядю Леси Украинки, вообще в 1875 освободили от должности приват-доцента Киевского университета Святого Владимира за «политическую деятельность» (речь шла на самом деле о его несогласии с политикой навязывания украинцам русского языка), он эмигрировал за границу, где и выдавался.

Все его работы автоматически считались запрещенными. Русский царизм во все времена в своих запретах был последовательным. Книга считалась своим самым большим врагом, потому что она несла свет в темные массы. Если бы во второй половине XIX века можно было показательно жечь книги, их бы жгли. Но вместо этого последовательно и продуманно уничтожали их авторов, максимально ограничивая доступ печатного слова к широким массам. Потому, считалось, что темным и невежественным народом управлять проще.

Именно по этой причине в империи, в частности на ее украинских землях, запрещались не только книги на украинском или об Украине, но также и переводы на украинский. С одной стороны, это ставило под сомнение полноценность украинского языка, а с другой – сужало прорубленное еще Петром I окно в Европу.

Зимой 1899 Леся Украинка, находясь на лечении в Берлине, писала брату Михаилу, о «зайцах», которых читает. «Зайцами» брат и сестра Косачи называли запрещенные царской цензурой книги. Осторожно, насколько о таком можно было писать в письмах, Леся хвасталась брату, что в Берлине «зайцев много и на разных языках – в Киеве таких нет и на лекарство». Речь шла преимущественно о философских, мировоззренческих, экономических произведения, но нередко в перечень царских запретов попадала и художественная литература.

То, что царизм не мог «порезать» цензурой, он запрещал полностью. В результате большинство подданных Российской империи, попадая за ее пределы, искренне удивлялись как разнообразию местной литературы, так и тому, что газеты могут выходить без цензуры. Пытаясь ограничить знания и просвещение, империя сама себя подвела под монастырь: к власти дорвались революционеры, не имевшие университетских дипломов и академических знаний, но это их не очень смущало, потому что они с «простым народом» говорили одной языке.

Сандармох и литература, которая у нас могла бы быть, но мы ее потеряли

Советская империя возникла на руинах империи царской не только быстро и агрессивно. Она также вобрала в себя лучшие царские традиции борьбы с книгами. А еще усилила методы борьбы с писателями.

Украинскую литературу нередко называют «бедной». Мол, где наш экспрессионизм, символизм, футуризм, неоромантизм. Современная украинская драма где? Психологический роман?

Все это покоится в Карелии, в урочище Сандармох. Лесь Курбас, Николай Кулиш, Николай Зеров, Марко Вороной, Валерьян Пидмогильный. Перечень длинный. Из трех сотен украинских писателей, которые активно творили в 30-е годы, едва выжили три десятка. Но кроме того, что советская империя перемолола тех, кто мог бы написать десятки замечательных романов, повестей, стихов, драм, она еще и запретила уже ими написанное.

Если вместе с Николаем Кулишом мы на десятилетия потеряли модерную украинскую драму, то вместе с Валерьяном Пидмогильным – урбанистичий психологический роман. На сценах каких советских театров шли «Мина Мазайло», «Патетическая соната» или «Маклена Граса»? Кто в советские времена читал (или хотя бы слышал) о романе Пидмогильного «Город»?

Николай Кулиш и Валерьян Пидмогильный

Советская система не просто уничтожала писателей, она последовательно находила и запрещала все, что они делали. Даже если речь шла о переводах мировой классики.

Так, после того как Михаил Драй-Хмара, украинский поэт, литературовед и переводчик, знавший 19 языков, оказался на Колыме, под запрет попали его переводы со Стефана Цвейга, Поля Верлена, Шарля Бодлера.

Арест (и последующий расстрел) Михаила Зерова означал, что читателям больше не наслаждаться его совершенными переводами из «Антологии римской поэзии». В Советском Союзе даже римская поэзия становилась опасной, если ее переводили враги народа.

Система работала на то, чтобы максимально примитизировать образовательную и эстетическую составляющую общественного развития. Чтобы сформировать послушный и безликий советский народ без рода, племени и истории. Для его формирования нужны были другие, специальные, «советские» книги. С советскими героями и советской идеологией.

Но запретить книги невозможно. Потому многие из них живут своей жизнью. И даже писатели на это не имеют никакого влияния.

Неуловимые мстители украинской литературы те, кого ловили, но неудачно

Один из самых известных во всем мире приключенческих украинских романов длительное время украинскому читателю был неизвестен. Собственно, таких романов в советские времена на самом деле было много. Но этот отличался тем, что написал его уроженец Ахтырки Иван Лозовьягин. В романе речь шла о некоем бесстрашного украинце Григорие Многогрешном, который убегает из спецпоезда НКВД и оказывается среди украинцев Зеленого Клина. Роман перевели на английский, немецкий, испанский, итальянский и даже (правда, в сокращенной версии) русский язык. Зарубежная критика дружно отзывалась о нем как о «приключенческом, авантюрном произведение о свободе».

Но роман «Тигроловы» в советской Украине был запрещен, и читатели о нем никогда не слышали. Ничего не слышали советские читатели и о другом романе писателя – «Сад Гефсиманский». В нем Лозовьягин, который вошел в историю украинской литературы как Иван Багряный, содержательно описал свои мытарства по советским тюрьмам и лагерям. Вполне логично, что коммунистическая партия постановила: читателям такое читать не надо. Меньше знать – веселее строить светлое коммунистическое будущее. Пусть и на костях своего народа и своей истории.

Запретам подвергся и «Желтый князь» Василия Барки. Барка – он же Василий Камыш – родился на Полтавщине, а умер в Нью-Йорке. Между этими двумя географическими точками – удивительная, полная испытаний, жизнь и немало произведений. «Желтый князь» – повесть о голодоморе и неуклюжей деятельности коммунистической партии. Поэтому разрешить к печати в Украине его просто не могли. Повесть печаталась в Мюнхене и в Нью-Йорке. Украинский читатель получил к ней свободный доступ только в 1999 году, когда «Желтый князь» вышел в издательстве «Наукова думка» в Киеве.

Приблизительная также судьба и у «Волыни» Власа Самчука. Самчук родился в Ровенской области, учился в Украинском Свободном университете в Праге, председательствовал в секции художников, писателей и журналистов Культурной референтуры провода украинских националистов, которую возглавлял Олег Ольжич. После Второй мировой войны жил в Германии, а в 1948 году эмигрировал в Канаду.

Украинская диаспора Власа Самчука знала хорошо. Роман «Волынь» принес ему, без преувеличения, мировую славу (подумывали даже выдвинуть его на Нобелевскую премию). Не менее известным стал и роман «Мария». Но украинский читатель ни о «Волынь», ни о «Марию», ни о Самчуке до начала 90-х годов даже не слышал.

Впрочем, одновременно с тем были и те, о ком слышали, знали, читали, но их пытались запретить.

Кто не слышал о янычарах? Вероятно, одномим украинцам не надо объяснять все глубокие подтексты, спрятанные в этом слове. Поэтому когда Роман Иваничук искал название своему историческому роману, то решил назвать его «Янычары» неслучайно. Роман заметили, о нем заговорили, но не совсем так, как хотелось бы автору. Хотя речь шла в произведении о временах Хмельницкого, было понятно, что на самом деле речь идет о всех, кто отрекся от родного языка и своего рода.

Второе издание пришлось переименовать в нейтральные «Мальвы». Но это не спасло писателя. Как писал сам Иваничук, «Мальвы» вышли в киевском издательстве «Днепр» стотысячным тиражом, потом допечатали еще тридцать тысяч экземпляров – и их раскупили. А тогда роман запретили, Иванычука жестоко раскритиковали, но процесс уже было не остановить – книга жила своей жизнью, ее передавали из рук в руки, выдали в украинской диаспоре в Америке. Так запрещенный роман стал известен украинцам не только в Украине, но и во всем мире.

А вот Ивану Билыку с его «Мечом Арея» повезло меньше. Исторический роман о киевском князе Богдане Гатиле вышел 1972 года и сразу стал известным. Впрочем, идейная основа произведения очень не понравилась советской власти. Иван Билык потерял не только работу, но и право печататься. Роман запретили. Тираж, который не успели продать, уничтожили. А все экземпляры, которые попали в библиотеки, изъяли. Впрочем, по приблизительным подсчетам, на руках оставалось около пяти тысяч шестидесяти книг. Их передавали «из рук в руки», и люди делились на тех, кто «Меч Арея» читал и еще не читал ». Кроме того, роман вышел в Канаде, Америке и Великобритании. Запрещенная советскими функционерами историческая сага в результате выдержала столько переизданий, что некоторым советским «канонизированным» писателям и не снилось.

Интересно, что от запретов в советские времена не был застрахован никто. Правда, не всех можно было лишить работы и права печататься. В активе Олеся Гончара, многолетнего председателя союза писателей Украины, есть роман, о котором советские критики если и вспоминали, то как о его творческом поражении. Это – «Собор».

Сначала ничего не предвещало беды: в конце 70-х годов ХХ века Олесь Терентьевич был едва ли не самым титулованным украинским писателем. Ордена и медали, Ленинская премия, всесоюзное признание. Роман впервые вышел в журнале «Отечество» в 1968 году, затем начал печататься в двух крупнейших издательствах – «Днепре» и «Советском писателе». Подготовили русский перевод, который должен был выйти, но так и не вышел на страницах журнала «Дружба народов». Пошли первые положительные рецензии, а потом пошло-поехало. Роман советской власти стал костью в горле. Но кость была слишком велика – сам Олесь Гончар. От него требовали переделать роман или от романа отказаться. Гончар на одно предложение не принял. Арестовать его не решились.

В результате на долю «Собора» выпали полу меры: тираж не уничтожали, из библиотек не изымали, но до 1987 года роман не издавался и о нем не вспоминали. Как будто его и не было. По иронии судьбы, если сегодня что-то и стоит почитать с Гончара, то отнюдь не его «Знаменосцев», а именно «Собор». Потому что время все расставляет на свои места. И книги – тоже.

Алина Акуленко, филолог, кандидат наук;  опубликовано в издании  "БУКВИ"

http://argumentua.com/stati/zapreshchai-i-vlastvui-kak-zapreshchali-knigi-v-ukraine-i-chto-iz-etogo-vyshlo

facebook twitter g+

 

 

 

 

Наши страницы

Facebook page Twitter page 

Login Form