Австриец, ученик Фрейда, философ, принявший большевизм и работу в ОГПУ, Владимир Юринец в 1920-е стал главным критиком фрейдизма. «Опасный, мягкий, мечтательный, жестокий, глубоко-детский русский человек. Разве это так?», – негодовал Юринец.
В первой половине 1920-х в руководстве советского государства развернулась полемика вокруг применения фрейдизма. Большим поклонником Фрейда был Лев Троцкий, в эмиграции часто посещавший сеансы психоаналитика. Троцкий предлагал ввести раннее диагностирование молодёжи через теории Фрейда, в том числе и в армии.
«Правая» и «центристская» часть партии, напротив, считали теории Фрейда буржуазным перерождением. Главным критиком теорий австрийца стал красный профессор и тайный сотрудник ОГПУ Владимир Юринец – по иронии судьбы сам австриец и, более того, один из учеников Фрейда.
Юринец окончил львовскую гимназию, после чего поступил во Львовский университет, в 1910 году переехал в Вену, с того же года учился в Венском университете, где окончил философский и физико-математический факультет, имел австрийское подданство. В Вене он посещал сеансы Фрейда, пытался сам устроить психологический кабинет. Однако, по каким-то причинам у него это не вышло.
В годы Первой мировой войны Юринец попал в российский плен. В 1920 году вступил в Красную Армию, где вскоре стал полковым комиссаром. После окончания Гражданской стал преподавать философию в МГУ. В 1925 году он переехал в Харьков, где до 1933 годах возглавлял местный Институт философии.
В середине 1920-х стал тайным сотрудником ОГПУ. В 1937 году был репрессирован (расстрелян). В протоколах допроса НКВД сохранился рассказ Юринеца о его службе в органах:
«В течение нескольких лет я постоянно бывал пьян. Пил, чтобы не думать, начиная с утра. Донесения сплошь вымышленные, писались под винными парами, и на следующий день содержание их сглаживалось из памяти. Достаточно мне было случайно встретить кого-либо из знакомых, чтобы донести о его якобы контрреволюционной и террористической деятельности».
В 1924 году Владимир Юринец в журнале «Под знаменем марксизма», №8-9, сделал критический разбор теорий Фрейда. Мы публикуем часть его статьи:
«Фрейдизму присущи универсалистские тенденции, что он стремится превратиться в своего рода религию будущего, в качестве такового он должен был сразиться с марксизмом и высказать своё отношение к нему. Эту работу проделывают Кольнай (не считая Адлера, Федерна и др.) в своей книге «Психоанализ и социология». Эта книга является одним из гнуснейших пасквилей на марксизм и революционное движение пролетариата вообще. Стихийная ненависть заставила автора нагромождать абсурды на абсурды, прибегать к таким противоречиям, по сравнению с которыми разложение мысли у Каутского кажется вершиной логической стройности.
Все социалистические движения Кольнай рассматривает как движения регресса. Стремление к социализму — это стремление общества назад, к той «первобытной стихии, когда начала только образовываться современная культурная «социальная душа».
Мы уже раньше видели, что государево является проекцией комплекса отца. Следовательно, анархизм будет выражением ненависти к отцу. На этой канве вышивает Кольнай узоры своей социологии анархизма. Бомба анархизма — это символ первобытного убийства отца. Но ненависть к отцу сопровождается инцестуозным влечением к матери. Оно образует вторую слагаемую анархизма — коммунизм.
Коммунизм — выражение стремления к слиянию с матерью, вечная тоска о возврате в uterus матери. Коммунизм старается сковать всех людей воедино, спаять их в одно нераздельное целое, подобно тому, как после убийства отца братья стремятся «потонуть» в чреве матери. Это стремление к uterus особенно заметно в аграрно-коммунистических течениях, так как земля, как известно, является символом матери. Этим сопоставлением мать — земля жонглирует Кольнай до тошноты!
Коммунизм и анархизм являются видами общественного невроза типа сумасшествия. Коммунизм стоит к анархизму в таком отношении, как паранойя к парафрении (dementia praecox). Следует картина классовой психологии пролетариата; революционизм пролетарских масс объясним тем, что пролетариат, как класс, нагромоздил в течение веков большой запас либидо, бессознательных сексуальных влечений, которые не могли сублимироваться из-за его низкого культурного уровня, и которые теперь со всей силой стремятся к освобождению.
Специально русский пролетариат сублимирует теперь, после Октябрьской революции, свои садистские влечения. Сейчас он взял на себя в России роль бывших норманнских князей-завоевателей. По культурному своему значению рабочее коммунистическое движение является попыткой возврата к детскому состоянию. Лозунг коммунизма: работай по своим способностям, получай по своим потребностям — чисто инфантильный. Он вызывает образ «хорошего» ребёнка. Это «ребячество» коммунизма выражается ещё в том, что труд в будущем он мыслит себе как своего рода игру (тут Кольнай ссылается на Каутского).
У коммунистов отсутствует та суровая гедоника труда, которая свойственна высокоразвитым обществам, её заменяет психология учения и игры. Совершенно как у детей! Коммунизм не отрицает современной высокоразвитой техники, наоборот, он хочет оставить её и в будущем строе, разрушая, однако, всю вызвавшую её организацию.
Коммунистическое общество рисуется коммунистам как общество с колоссально развитой техникой и слабой общественной организацией. Это второй признак инфантилизма (возврата к психологии ребёнка) коммунистов. Его можно определить как возврат к вере во всемогущество мысли, присущее всем диким народам, живущим в период магического мировоззрения!
Выражением паранойи является и «машинизм» коммунистов, доказательство их логицизма. Влечение к «машинизму» имеет отчасти свои корни и в уретральной инфантильной эротике.Основа марксистского учения, исторический материализм, является, с одной стороны, только парафразой капиталистического маммонизма (капитализм, по учению Фрейда, не что иное, как выражение анальной эротики), с другой стороны — воскрешением феодальных концепций Гегеля. Вся разница заключается в том, что на место идеи Гегеля марксизм поставил «мистическое» хозяйство. Коммунизм является неофеодализмом.
Марксизм отличается верой в историческую роль пролетариата. Эта вера является только одним из выражений распространённого мотива об исключительной спасительной роли самого младшего сына или вообще малоценной, «нищей духом», личности. Этот мотив — только фантазия желания (Wiinschphantasie) ребёнка, который, несмотря на свою слабость и сексуальную малоценность, надеется победить отца в борьбе за мать.
Непрерывные жалобы на угнетение рабочего класса буржуазией — сублимация мании преследования. Строгая диалектика Маркса, стройность его теории стоимости — тоже выражение паранойи, которая вместе с мистической верой в роль пролетариата приобретает формы религиозной паранойи.
По отношению к большевизму, который Кольнай уже в 1920 году называет ленинизмом, автор не знает никакой меры. Ленинизм является военным психозом и должен истолковываться только в связи с войной! Он — чудовищное соединение паров крови и логарифмов. Отцовский комплекс обнаруживается тут в том, что большевизм изгоняет капиталистов и купцов — символы отцов, чтобы тем бесрепятственнее развить свой цезаризм, основанный на новом принципе отца.
Ленинская концепция, по которой после усиленного террора должен следовать безгосударственный рай — не что иное, как мистическая схема: интраверсия — возрождение. Необычайный рост милитаризма у большевиков и другие признаки (присвоение феодальной политики иезуитизма, система подкупа, agents) доказывают, что большевизация мира равнялась бы его атомизации.
Лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — не что иное, как классовое выражение гомосексуализма!
Наконец, автор даёт «классический» синтез: на деле надо под большевизмом понимать феодальный средний путь между прямолинейной регрессией анархизма и параноидной регрессией марксистского социализма. Автор считает большевизм специфически русским явлением и даёт, ссылаясь на «глубокие» историко-философские, «rassenpsychologische» исследования Гессе, такое определение большевика: большевик — это переходный тип между европейским пролетарием и «русской душой». Русская же душа — это выражение регресса, возврата в азиатскую родину, в прамать (комплекс Эдипа), отвращение к какой-либо этической норме, влечение к единству добра и зла.
Одним словом, «опасный, чувствительный, безответственный, обладающий притом нежной совестью, мягкий, мечтательный, жестокий, глубоко-детский (kindlich) русский человек». Круг замкнут: акушером психоанализа стал Мережковский!
Фрейдисты — натуры героические. Они детерминисты и считаются с явлением социализма, как с непредотвратимым фактом. Что социализм — это выражение деградации и распада общества, от того дело не меняется. Они не знают сантиментов. Они читали Шпенглера, его книжка не даром написана. Социализм является необходимым «моментом» в их историософии.
Социализм, который является возвратом человечества к детству, будет и концом, и началом новой эпохи. Крепкий, первобытный, природный народ вытеснит высококультурные народы. История начнется сызнова».