В советское время праздники были днями повышенного внимания спецслужб. Считалось, что враги советской власти обязательно захотят испортить коммунистам настроение (если не акциями протеста, то хотя бы разговорами). И довольно часто фиксировались как антисоветские и контрреволюционные настроения и намерения граждан, так и чрезвычайные происшествия – нападения на активистов, расклеивание листовок, поджоги.
(Окончание. Начало читайте в публикации «Жрать нечего и праздник в голову не лезет». Советские праздники: часть 1)
20 апреля 1931 года в канун празднования 1 мая на минской кожгалантерейной фабрике «Восход» осведомителем был зафиксирован следующий разговор.
Во время вечерней смены в кабурно-закройном цеху в группе рабочих Релькина, Кагана и Соловейчика их коллега Тележкин сказал: «Ведь заводы и фабрики работают по плану, но почему у нас ничего нет? Как я раньше хорошо жил и наживался, а теперь при советской власти не имею куска хлеба и картошки! Стою и работаю голодный! Все время снижают зарплату, идет праздник 1-го мая, а мы голодные… Не пойду на демонстрацию, а лучше буду сидеть дома. Не мешало бы расклеить по Минску несколько листовок и написать: «Первомай, кушать давай!». Первую листовку повестить в квартире Червякова, другую в правлении центральной рабочей кооперации, и дальше по всему городу».
Были и конкретные контрреволюционные действия среди молодежи. Ученики 9-й фабрично-заводской семилетней школы Садовский, Чахнович и их бывший одноклассник Писецкий, уже работающий слесарем на железной дороге, совместно с Чекановичем из 3-й и Дударем 25-й школ сорвали в учреждениях плакаты к празднованию 7 ноября.
Вечером 7 ноября в Минске во время дежурства пожарный Пациюк в присутствии коллег Щетько и Матусевича, показывая на портрет Сталина, плюнул, выругался матом и сказал: «Он ведет порядки, сам сыт, а мы с голоду подыхаем».
26 апреля 1932 года в школе «Коминтерн» учениками было обнаружено, что портрет Ленина порезан, а на груди вождя вырезан крест. Было установлено, что этот поступок совершил ученик Кучинский, сын бывшего присяжного поверенного, а теперь члена коллегии защитников.
Были и более изощренные виды мести. Студент литературного факультета Минского пединститута Сергей Адамович во время написания лозунгов коверкал их: «Мы пойдем по пути наших старших братьев».
Горькая ирония придуманного им варианта заключалась в том, что Сергей был братом уже осужденного к десяти годам лагерей по сфабрикованному делу «Союза освобождения Беларуси» «нацдема» Александра Фомича Адамовича — бывшего заместителя наркома земледелия Дмитрия Прищепова (тоже осужденного). Старший брат уже не вернется домой. В 1935 году он будет осужден еще раз, а в 1937-м – расстрелян.
Но молодой человек, конечно, еще не знал будущего и мстил власти, как мог. 30 октября 1931 года Адамович, встретив товарища (судя по всему того, кто после написал донесение), сказал: «Смотри, на что годятся мне брошюры и книги Сталина». И отправился с ними в уборную.
Осведомитель сохранил еще одно заявление Адамовича о предстоящем празднике: «Для меня, и я думаю, для всех студентов – Октябрьские праздники безразличны. Я смотрю на 7 ноября, как на все остальные дни. Наши политики занимаются лишь только сплошным пустословием, а конкретно никакого улучшения для народа нет, и, пожалуй, не будет, если не изменится политика».
Одной из форм акций, которую особенно боялись большевики, были массовые протесты или даже коллективные письма руководству СССР в обход республиканского.
Накануне 7 ноября 1931 года в отдельных районах (Бобруйск, Климовичи, Червень, Туров, Дрисса) были массовые недовольства среди кустарей из-за невыдачи им праздничного пайка.
К примеру, в местечке Дрисса по распоряжению райкома КП(б)Б и РИКа была произведена выдача праздничного пайка лишь руководству района и другим ответственным работникам: сельди, белой муки, сахара… Это вызвало гнев членов кустарных артелей, низших служащих и обывателей. Они отправили коллективную телеграмму на имя Калинина, Молотова и Червякова с требованием удовлетворить хотя бы минимальные потребности в продуктах рабочих или хотя бы их детей. Чекисты опасались, что протест выльется в массовые демонстрации, как это произошло в Борисове.
Люди не выдерживали своего тяжелого положения и, забывая о риске потерять работу (а то и попасть под суд), открыто высказывались на торжественных собраниях. В 1932 году на постройке Политехникума по докладу на 1 мая выступил рабочий-дворник и заявил: «Довольно нам забивать головы разными бреднями, нам нужен хлеб, давайте лучше хлеба». При этом были отмечены возгласы одобрения.
На постройке ГПУ №1, перебив докладчика, взял слово рабочий-водопроводчик Богданов, который сказал: «До чего вы довели, что рабочие голодают и кушать нечего». Свое выступление он пересыпал матом, а на попытки его успокоить продолжил ругаться. Богданова, как нарушающего порядок, с трудом увели.
Наиболее тяжело докладчикам приходилось в женских коллективах, где идеологи испытывали на себе весь гнев голодных людей. Так проходило праздничное собрание на витебской льнопрядильной фабрике «Двина», где на собрании в ватерном цеху присутствовали 100 рабочих.
Сначала работница Шуганова заявила: «Нам только глаза замазывают тем, что за границей плохо живут работницы. Я больше чем уверена, что не хуже, чем у нас. По крайней мере, у них булок вдоволь, а у нас дают по 100 гр. черного хлеба к чаю»».
Ее поддержала Колосова: «Вы только звоните о празднике, а не знаете, что рабочие голодают. Даете 200 грамм черного хлеба – лучше бы нам дали побольше продуктов, тогда бы был праздник. Вот вы говорите, чтобы деревенские рабочие не ехали домой. А вы того не знаете, что здесь они будут голодать, а дома они хоть молочка попьют».
Негодование постепенно нарастало: «Нас мучают без конца, делают с нами то, что им нравится! А если рабочий говорит, так это просто как собака брешет. Теперь лишнего слова не говори!».
В Борисове работница Воронько завода «Коминтерн» на собрании рабочих сказала: «Что будут делать с теми, кто истощен от голода? Будут ли их во время демонстрации возить или носить?». Это выступление было поддержано еще несколькими работницами.
После выступил старый работник с 20-летним стажем Потопович: «Довели рабочих до того, что скоро последняя рубашка спадет с плеч». После этих речей выступили пять активистов с осуждающими речами, в связи с чем Потопович, Воронько и еще около сорока из коллег демонстративно ушли с собрания.
Лживые выступления идеологов встречались в штыки и высмеивались. На шорной фабрике «Восход» во время митинга рабочий Гордон заявил: «Лучше бы докладчик нам принес муку, чем агитировал за праздник. Рабочие голодают и их демонстрация не интересует».
В Гомеле работник фабрики «Герой Труда» Старченко спросил у коллеги Мартинова: «Где ты был?». На что тот ответил: «Ходил слушать попугая», объяснив, что имеет в виду докладчика горкома партии.
Работница Иванова, на вопрос пойдет ли слушать доклад о первомайских торжествах, ответила: «Ну их к… матери, знаю уже заранее, что они будут напевать. А мы пухнем с голоду».
Даже в таком оплоте советской власти, каким являлась милиция, коммунисты не могли чувствовать себя спокойно. На общем собрании ячейки КП(б)Б Пуховичской районной милиции 28 апреля 1932 года по вопросу проведения 1 мая выступила жена участкового инспектора Гутарева: «Кому праздник, а нам слезы горькие — сидеть без хлеба, без мяса. Люди встречают 1 мая и Пасху с хлебом, мясом, булками, яичками. Нам крашеных яиц не нужно, дайте хоть белые. Мы дошли до того, что муж в Шацке достал булку хлеба, сам не ел, а привез мне».
Остальные жены милицейских работников репликами поддерживали ее выступление. Сами милиционеры молчали, не высказываясь ни за, ни против. Их настроения зафиксированы и в других записках осведомителей.
Милиционер 2-го взвода Морозов говорил: «Как бы куда-либо улизнуть от этого праздника, а то не дадут покою. Кому праздник, а нам и отдохнуть нельзя. Придешь с поста, а потом целый день будешь ходить по городу».
Коллега из 3-го взвода Низовцов поддержал: «Придется на первое мая ходить голодным от таких обедов, как в нашей столовой. Хотя бы какой-либо паек выдали к празднику».
Еще одной из форм праздничного протеста были листовки.
5 ноября 1931 года на входной двери в казарму команды взвода управления 2-го дивизиона в Борисове была обнаружена листовка, начинающаяся словами: «Товарищи бойцы, все мы требуем хлеба, но командование полка не заботится, потому что у них у каждого брюхо как у медведя, а у нас не хватает в СССР наверное, хлеба… По полку убирать столы не надо, потому что красноармейцы лучше собаки подбирают».
В Могилеве 30 апреля 1932 -го около вокзала были обнаружены три листовки с призывом спасаться, поскольку «завтра около 6 часов появятся польские аэропланы». В Гомеле 28 апреля на постройке Горсовета были обнаружены четыре листовки антисоветского характера:
Давали 600, теперь дают 300,
Ну и работают чисто...
Тогда уж мы заживем,
Будет конец, большевизму
В свои руки, мы все заберем,
Поставим мы крест ленинизму.
Речь шла о снижении хлебного пайка с 600 до 300 грамм в день, что послужило причиной хлебного бунта в Борисове. Автором этих строк оказался штукатур Иван Пименович Филин, который был арестован и признался в написании и распространении листовок. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Еще одной причиной для протестов было традиционное вручение предпраздничных премий лучшим работникам и передовикам. Зачастую премии распределялись среди начальства, их родственников и друзей. А работникам доставались такие мелочи, что они в знак протеста демонстративно отказывались от них.
Накануне 7 ноября 1931 года после вручения на предпраздничном собрании премий на минском Белгосстрое рабочий Червинский высказался: «Что ты хочешь, своя шайка гармидеров собралась и сами себе премии дают, а мы, дураки, хоть выполним промфинплан, хоть нет, все равно ничего не получим».
Часто протесты переходили от слов к делу. На ужине после собрания в столовую в пьяном виде явился столяр Белоглазов и начал избивать председателя заводского комитета Марголина с криками: «Ах ты ж…вская морда, мне премии не дал, я тебе покажу».
На торжественном вечере кирпичников Минстроя при распределении премий среди ударников в большинстве были премированы сезонники и новые рабочие. После награждения поднялся большой шум, чуть не превратившийся в скандал. Старые рабочие возмущались, почему в приоритете оказались новички.
Осинский сказал: «Имеются старые рабочие, которые работают по десять лет на производстве без прогулов, и они не премированы». Барташевич заявил: «Многие рабочие уже премируются по второму разу, в то время как другие, также достойные премий, ни разу не премировались». Шарковский поддержал выступающих: «Как они нас премируют, так мы и работать будем».
Отдельные рабочие грубо ругались, а рабочий Карпович публично покрыл матом секретаря ячейки. При этом настроение всей аудитории было всецело на стороне Карповича.
Но и те, кто получил премию, были недовольны. Сезонник Воронкович, которому вручили небольшой дамский платок, демонстративно отказался от него. Раздались аплодисменты.
На молочном заводе рабочий Левин был премирован брюками стоимостью в 13 рублей. Его коллега, кандидат партии, сказал: «Я бы эти брюки бросил им на сцену».
Наиболее жестким был конфликт в деревнях, переживших массовое ограбление и высылку наиболее трудолюбивых крестьян — «раскулачивание», где колхозники были сведены до уровня крепостных, а собственники обложены неподъемными налогами, за невыплату которых попадали в концлагеря. Ненависть к советской власти выливалась в прямые нападения на работников сельсоветов, председателей колхозов, активистов, сельских корреспондентов, которые писали свои доносы прямо в газеты.
В Слуцком районе 30 апреля 1932 года в Уречском сельсовете в канцелярии колхоза была обнаружена прибитая на дверях листовка с угрозой в адрес активиста-колхозника Хомича. В ней указывалось, что если он 1 мая не скроется, то его убьют.
В деревне Долгое Кличевского района около 22:30 было произведено два выстрела около дома председателя Должанского сельсовета Федоса Якимовца. В Россонском районе в Селявщинском сельсовете в тот же день в два часа ночи неизвестными были обстреляны председатель Городецкий и секретарь Голубев.
Далеко не всегда активистам удавалось отделаться испугом. В Копыльском районе в ночь на 30 апреля на хуторе от поджога сгорел со всем имуществом дом секретаря Ланцуцкого национального польского сельсовета Крепского. В Климовичском районе в ночь на 28 апреля был убит член Орловского сельсовета — Евмен Анисимович Нестеренко. Во время взыскания налогов его застрелили середняк деревни Веселая Дуброва Филипп Боровик.
В Мстиславльском районе вечером 24 апреля на общем собрании колхоза деревни Ржавец Старосельского сельсовета по вопросу подготовки к празднованию 1 мая выступил выпивший бедняк Цубанов. Он сказал: «Весной будет война. Работать в колхозе не надо, скоро перережем всех коммунистов». Затем он, выхватив нож, хотел убить учителя, сделавшего доклад о значении Первомая. Убийство было предотвращено только вмешательством колхозников.
Подобных случаев насчитывались десятки по всей республике. И причиной этой ненависти была грабительская, преступная политика советской власти, направленная на уничтожение целого класса крестьян-хозяев и превращение их в крепостных колхозников.
«Существование большевиков связано с самой гадкой, паршивой, тяжелой жизнью»
Фото имеет иллюстративный характер
Советские праздники наиболее ярко проявляли разрыв между официальной идеологией и реальной жизнью людей, между «ними» и «нами». И этот раскол проходил по многим критериям: между партийными (комсомольцами, активистами, ударниками) и беспартийными, между руководством и простыми рабочими.
Даже среди рабочих произошел раскол между основной массой тружеников и ударниками/передовиками, которых заводское руководство кормило лучше.
Особенно болезненно воспринималось социальное неравенство, когда ответственные работники и руководящие коммунисты получали лучшие пайки, чем простые рабочие. Накануне 7 ноября 1931-го рабочий Олешкевич на гомельском заводе «Пролетарий» заявил: «Небось ответственные работники получат лучшие пайки, да к тому в состоянии будут купить бутылочку вина хорошего, а рабочий отпразднует с хлебом и сельдями».
Рабочий фабрики «Красный Октябрь» Пашкевич, который был не только членом КП(б)Б, но и редактором стенгазеты, сказал: «Людям дают пайки, а нас так и за людей не считают».
Во время демонстрации студент Ермаков, который был зрителем, заметил: «На командирах трудности снабжения не отражаются. Смотрите, какие толстые!».
12 мая 1931 года после праздника на минской кожгалантерейной фабрике «Восход» рабочий Тележкин возмущался неравенством: «Как это не стесняются кормить рабочих гнилой капустой и селедками? Руководители власти имеют для себя хорошие обеды, а о рабочих не беспокоятся». Его коллега Гирин поддержал: «Пусть устанавливается какая угодно власть, лишь бы не советская, а то советская власть загонит нас в могилу».
Недовольство граждан действительно грозило перерасти в протесты. Во всяком случае, многие выражали готовность принять в них участие.
В 1932-м в Добруше рабочий фабрики «Герой Труда» заявил: «Праздновать 1 мая надо в другую сторону, то есть брать топоры и колья, и бить головы правителям и коммунистам. Довели, сволочи, до того, что помирай голодной смертью. Нет другого выхода и больше терпеть нет сил!».
На гомельской фабрике «Труд» рабочий Зисман, которому на завтрак подали одно постное картофельное пюре за 27 копеек, заявил: «Вот в этом пюре лежит наша зарплата и наши слезы. За такие издевательства рабочие вечно молчать не будут. Придет время, когда возьмут что-нибудь в руки и покажут этим негодяям».
В обществе назревало ожидание новой революции — на этот раз против власти большевиков.
Студент 3-го курса БГУ Маклаков заявил: «Вот на улице сделали красиво, все хорошо, прекрасно, горят лампочки. Но что с этого, когда в лавках ничего нет, хоть шаром покати. Все годные и холодные. И пролетариат, когда был голодный, брал власть в свои руки. По-видимому, ему придется еще раз брать власть в свои руки».
Прошло четырнадцать лет советской власти, и большевики зачастую воспринимались населением как агрессоры, мучители, чужие, банда. Причем не только среди образованной части населения, но и пролетариев. К примеру, в 1932 году на металлозаводе им. Ворошилова один из рабочих заявил: «Я уже пять лет не хожу на демонстрацию и не пойду. Не хочу идти с ними — с сумасшедшими, которые над нами издеваются».
Заведующий минским посудным складом центральной рабочей кооперации завел беседу с коллегами относительно коммунистической партии, а также о праздновании 14-й годовщины Октября. Он сказал: «ВКП(б) — это банда злодеев, нет ни одного правильного партийца, заграничные фашистские организации — это то же самое, что наша коммунистическая партия. Советская власть вряд ли доживет еще несколько лет, ибо что ни день, положение становится все хуже, и скоро хлеба совсем не будет».
Даже среди молодежи чекисты фиксировали все большее и большее разочарование в коммунистических идеалах. Накануне 1 мая 1932 года студент планово-экономического института заявил: «Подходят праздники, а кушать совершенно нечего, что мне весь этот социализм?». С ним соглашался студент физмата БГУ: «Если бы еще были открыты столовки, то, идя домой, посмотрел бы, как голодная толпа будет шагать. А поскольку столовки закрыты, то я с квартиры ни шагу. Советские праздники теперь ерунда, как ерунда вся советская жизнь».
Студент 2 курса физмата Пединститута отреагировал на паек: «Вот, нате, посмотрите, что получил! Разве с таким куском хлеба можно жить? Так и свиней хороший хозяин не кормит! Пошли они к черту со своими демонстрациями! Большевиков, по-моему, теперь никто не любит, что это будет дальше, не знаю».
Тогда же студент БГУ говорил товарищам: «Под принуждением выйдя на улицы демонстрировать, все будут выражать большее негодование, чем праздничное большевистское настроение. Советское правительство с населением нисколько не считается, властью только обеспечивается ГПУ, военные и стоящие у власти лица, а основные массы брошены на какое-то скитальческое мучительное положение».
Студентка БГУ Нина Писаревич высказалась: «Когда подходит советский праздник — зло берет, люди от недостатков подыхают, всех заедает туберкулез, а власть заставляет эти все прелести праздновать».
Пузевская добавляла: «Эти дни празднуют только коммунисты, и то не все. А народные многомиллионные массы — рабочие, крестьяне и служащие — презирают эти праздники».
В той же компании осведомитель записал другой разговор о праздниках. Писаревич в разговоре со студентами Дроздовым и Ивашкевичем сказала: «В старое время, помню, в какой-либо праздник все чувствовали себя радостными, довольными и спешили выходить на улицу приветствовать друг друга, а в советские праздники силой выгоняют на улицу и все против желания с затаенной злобой шлепают по грязи и ищут случая убежать из колонны». Дроздов на это ответил: «Среди наших студентов уже слышно нежелание принимать участие в демонстрации. И выйдет то, что в студенческой колонне будут маршировать только партийцы и комсомольцы, да и те не очень охотно. Ведь не могут же быть приятными советские праздники, когда народ озлоблен на советскую власть».
«Большевики в этом году первое мая хотят ознаменовать чем-то особенно торжественным, а все население ожидает гибели большевиков и эта гибель явится для народа выше всех торжеств. Коммунисты, чекисты и остальные бандиты и их лагерь пока еще будут праздновать, пить, есть и гулять, а все угнетенные должны потерпеть и добиться своих веселых праздников» — такое утверждение студента БГУ через чекистов попало на стол к партийному руководству БССР.
Студент планово-экономического института даже сделал расчет безрадостного будущего: «Пусть Сталин и Молотов празднуют. У них есть, что покушать. В докладе Молотова на 17-й партийной конференции сказано, что к концу 2-й пятилетки материальное положение рабочих должно улучшиться в 2-3 раза. Так вот, к концу первой пятилетки рабочий будет получать 200 грамм хлеба, 1 кило сахара в месяц, 1 фунт мяса в месяц, а к концу второй пятилетки дадут в два раза больше. Так туманят глаза пролетариату и не видно конца».
Молодой научный работник БГУ дал развернутую характеристику настроений в советском обществе накануне 1 мая 1932 года: «Я как всегда очень интересуюсь настроением масс при таких обстоятельствах, как революционные праздники. Настроения, как никогда, антисоветские! Среди интеллигентных людей высказывания более тонкие, а вот среди рабочих, так сыплется грубая ругань и проклятия по адресу большевиков.
За то, что сделали голод, что нет никаких товаров. А если есть, то по неимоверной дороговизне и не докупишься. Вот такое настроение скоро очень пригодится. Если к такому настроению да прибавить, как следует, антисоветскую агитацию, так и без иностранной помощи большевиков можно уничтожить. Ибо красноармейцы, безусловно, настроены антисоветски».
Молодые люди понимали, что в случае войны мало кто захочет встать на защиту советской власти. А многие не скрывали, что ждут, когда грядущая война избавит народ от власти большевиков. Студентка Макова говорила: «Приезжающие иностранцы знают, что их рабочий экономически лучше себя чувствует, чем у нас человек с высшим образованием. Большевистская песенка уже спета, их счастье, если не будет войны, с войной же они погибнут».
Помощник заведующего магазином № 41 озвучил: «Скоро мы подохнем с голоду, но к следующему маю советская власть будет уничтожена. На демонстрацию все приходят с красивыми лозунгами, а на деле, если будет война, все бросят лозунги в сторону и начнутся такие распри, что все полетит к черту».
В Могилеве даже служащий военного ведомства утверждал: «Эти сволочи — коммунисты — много еще не будут демонстрировать, скоро придет японец и поляк, и всю эту банду разгонит».
Подобные заявления фиксировались сотнями. Например, от служащей швейной фабрики, жены расстрелянного «контрреволюционера»: «Это ж подумать, ничего не дают. За март и апрель даже сахара не дали, поскорей бы они подохли! Неужели мы не переживем их? Нет, переживем! У них праздники, а с чем их встречать и чему радоваться? Пусть они радуются, может быть, последние праздники будут праздновать. Я всегда богу молюсь, чтобы эту нечисть поскорей бы убрали отсюда».
Или техник управления связи: «Ничего не будет, нужна война, как воздух для человека, если не будет войны, то мы погибнем».
Служащий центральной рабочий поликлиники: «На следующее 1 мая их кровь прольется. Довольно праздновать, последний год красуются».
Служащие Гомеля: «Коммунисты припрятали хлеб и сахар на случай войны. Экспорта теперь нет. Война избавит нас от коммунистов. Она сметет их с лица земли! Вы себе можете представить злобу крестьян и рабочих главным образом на почве голода? Во время войны население будет всячески помогать неприятелю, от Красной армии защиты не будет».
Такое же мнение высказывал врач Новобелицкого тубдиспансера: «В случае войны нам трудно будет опираться на крестьянскую массу, особенно на Украине. Там творится что-то невероятное, всех колхозников обобрали, там форменный голод! Надеяться на городских рабочих также нельзя особенно. В городах тоже упадочное настроение».
Конечно, в Беларуси хорошо знали об охватившем Украину (а на самом деле куда более значительные территории СССР) Голодоморе.
Все эти факты позволяют сделать вывод, что уже в начале 30-х годов среди людей, когда-то увлекшихся идеей построения коммунизма, под тяжестью советской реальности царило полное разочарование и ожидание смены власти любым путем — от революции до иностранного вооруженного вторжения.
Власть большевиков воспринималась населением как оккупационная, грабительская, бандитская, и могла удерживаться только путем всеобщей слежки и репрессий против всех граждан, способных критически воспринимать действительность.
Жаль, что сегодня многие стали забывать эту реальность, о которой в далеком 1931 году (еще до самых страшных и массовых репрессий и войны) студент БГУ сказал: «Те герои, с именами которых будет связано уничтожение большевиков, будут чтимы подобно Христу из религии, который спас народ. Существование большевиков связано с самой гадкой, паршивой, тяжелой жизнью, и уничтожение большевиков послужит спасением народа».
—
Дмитрий Дрозд, опубликовано в издании Салiдарнасць