В советской системе гражданин должен был всю жизнь доказывать свою верность режиму. Для этого было продумано множество почти религиозных ритуалов, которые сопровождали человека пожизненно. В рамках проекта «СССР: как это было на самом деле» публикуем авторский цикл «Нерадостные советские праздники».

Впервые с портретами вождей и рассказами про самую лучшую на планете страну ребенок сталкивался еще в яслях и детском саду. Потом в школе вступал последовательно в октябрята, пионеры и комсомол. Потом парней ждала советская армия. Для карьерного роста было обязательным вступление в партию, для чего претендент должен был пройти проверку в качестве кандидата в члены.

Торжественно обставлялись и прочие этапы взросления: получение советского паспорта, первое участие в выборах и другие. Многие из них не только сопровождались специальными ритуалами, но и произнесением торжественной клятвы, обещания, присяги.

Своя присяга была у пионера, комсомольца, военнослужащего. Причем отказаться от принятия этой клятвы было невозможно. Такое принудительное обязательство к верности. Потом человека всегда можно было не только пристыдить, мол, ты же клятву давал, но и подвести к военному трибуналу за неисполнение воинской присяги.

Во время принятия присяги сотрудники политорганов (политруки, комиссары) и особых отделов (особисты) внимательно следили за призывниками.

2 мая 1932-го во время чтения текста «красной присяги» красноармеец 2 артполка Владимиров (беспартийный, колхозник, призыва 1931 года) «не желая давать торжественного обещания, текста присяги не повторял».

Красноармеец 40 кавполка Петровский сказал: «Мы поехали принимать присягу в то время, как дома голодные сидят. А мы выехали на площадь да покричали ура. Какая от этого только польза?».

Красноармеец из середняков того же года призыва продемонстрировал отличное знание последствий нарушения присяги:  «Раньше была присяга, а сейчас торжественное обещание, а между ними никакой разницы нет. Только раньше было — да покарает меня господь бог, а сейчас «рука революционного закона».  А рука революционного закона сразу возьмет, и пикнуть не успеешь».

Стадия вступления в комсомол нуждалась в поручительстве старших товарищей, которые, если что не так, отвечали за своего протеже. Например, кандидату в ВЛКСМ нужна была рекомендация коммуниста или двух комсомольцев со стажем не менее десяти месяцев.

Кроме обязательного для всех детей вступления в октябрята, все остальные стадии посвящения предполагали, что на эту стадию переходят только самые достойные. На самом деле, октябрятами и пионерами автоматически становились почти 100% школьников. За недостойные поступки человека могли исключить из пионеров, комсомола или партии. Как правило, сопровождалось это всеобщим порицанием на линейках и партсобраниях.

Важнейшим основанием перехода на следующую стадию превращения в настоящего советского человека была верность идеалам марксизма-ленинизма-сталинизма и коммунистической партии. Такими же обязательными были членства граждан в различных общественных и профессиональных организациях: профсоюзы, Союз воинствующих безбожников, ОСАВИАХИМ (после ДОСААФ), МОПР, Красный крест и полумесяц, ОСВОД…

Все эти «радости», как и членство в ВЛКСМ или КПСС, требовали от членов уплаты не больших, но ежемесячных взносов. За неуплату исключали.

Отказаться от этих якобы добровольных членств было практически невозможно. По сути, только на самом низу социальной лестницы (простой рабочий или колхозник) взрослый человек мог позволить себе роскошь не быть комсомольцем, кандидатом или членом партии. При этом комсомольская или партийная ячейка считала не только своим правом, но и обязанностью контролировать не только общественную, но и личную жизнь члена организации.

Все это были обязательные этапы трансформации индивидуальной личности человека в некоего идеологически правильного коллективного животного. Но все эти стадии советской инициации гражданин чаще проходил один раз в жизни.

Но были в СССР особые дни, когда верность доказывалась не только массово и публично, но и регулярно. Такими были выборы депутатов в советы всех уровней, а самыми частыми — советские праздники. Причем, все они из добровольного волеизлияния превратились в обязаловку. По сути, в настоящую спецоперацию спецслужб.

Построение социализма и коммунизма, выведение человека нового типа предполагало, что и праздновать он будет совсем другие даты. Не те, что человек «старого образца». Конечно, однозначно отпадали праздники религиозные — с ними шла активная борьба. Однако полностью их изжить не удавалось, и на помощь пришла старая проверенная методика. Не запрет — замена и наполнение новым содержанием.

Когда-то так на место языческих праздников пришли христианские. Затем христианские праздники нужно было заменить советскими или хотя бы нерелигиозными. Так произошло со смещением Рождества на Новый год, даже с сохранением некоторых символов. Вифлеемская звезда вполне органично была заменена звездой советской, а сам праздник так и остался ночным.

Известная всем нам система государственных празднеств конца 80-х, почти полностью перешедшая в современную Беларусь, сформировалась далеко не сразу. В первые годы и десятилетия советской власти широко отмечались и некоторые ныне забытые праздники, многие из которых даже были нерабочими — «красными днями» календаря.

Например, годовщина «Кровавого воскресенья» (22 января), день низвержения самодержавия (12 марта), день Парижской коммуны (18 марта), день пионерии (19 мая), день рождения комсомола (29 октября), день конституции («сталинской», с 1936 по 1976 год — 5 декабря).

Среди праздников были и полностью мифологические, за которыми не стояло никаких реальных значительных событий. Вроде «дня советской армии» 23 февраля. Фактически в этот день бежавшие от немцев большевики приняли тяжелейшие условия капитуляции в первой мировой войне, результатом которой стал так называемый «Брестский мир». Таким образом, само событие и его празднование было перекручено с точностью до наоборот.

Были придуманы и десятки профессиональных праздников, вроде дня учителя, строителя, милиции, ВДВ и прочих.

Основными советскими праздниками, в которые проходили митинги, демонстрации и парады, были отмечаемые в Беларуси и не изменившие свой смысл и ныне, 1 мая и 7 ноября. После к ним добавился день победы 9 мая, а в БССР — день освобождения 3 июля. 

Интересно, что праздники, которые поверившие в строительство самого справедливого первого в мире государства трудящихся люди изначально отмечали добровольно и искренне, уже в конце 20-х и, тем более, в 30-х, стали для них почти обузой. А иногда и лишним поводом проявить несогласие с советской властью.

Именно поэтому, а не только из-за огромного количества пьяных, советские праздники всегда были днем повышенной боеготовности милиции и спецслужб.

На главные праздники возлагалась ответственная задача: продемонстрировать всему миру, что советская власть — это власть народная, и она пользуется абсолютной всенародной поддержкой. Поэтому одной из главных задач было обеспечение высокой явки на торжественные собрания, митинги, демонстрации, парады.

Были и такие экзотические и ныне забытые мероприятия как факельные шествия, которые проводились в начале 30-х годов 1 мая. Сейчас они ассоциируются только с нацистами, а когда-то советские идеологи работали над обеспечением на факельные шествия 100% явки.

Было это не так легко. Не только потому, что уже через пятнадцать лет советской власти люди сильно разочаровались в самой идее социализма, но и потому что в 30-х годах они были реально голодными.

Одной из самых частых причин отказов от участия в демонстрации было: у нас нет хлеба, у нас нет сил маршировать. Плюс у многих попросту не было обуви.

Сейчас в это сложно поверить, но об этом свидетельствуют тысячи доказательств, сохранившихся в отчетах осведомителей, поступавших со всех концов СССР через чекистов партийному и государственному руководству.

Так 2 ноября 1931 года рабочий артели «Красный Металлист» Маршак в разговоре с коллегами сказал: «Праздник приходит, а кушать нечего. Раньше было мясо и рыба, а сейчас этого нет, а для того, чтобы купить на базаре, то нужно получать не 130 рублей, а больше. Раньше за 10 рублей на базаре можно было получить столько продуктов, что хватило бы на большую семью».

Рабочий фабрики «Восход» Шиндель говорил: «Что нам с этих праздников, если есть нечего и ничего не дают, а люди ходят в лаптях и еще гоняют на демонстрации. Детям и тем ничего к празднику не дают».

Даже на такой ответственной работе, как постройка нового Дома правительства в Минске, слесарь Зайцев заявил: «Лучше бы эти деньги, что тратят на украшения, употребляли бы на шамовку, а то люди голодают и на праздник ничего не дают».

Чекисты информировали партийное руководство об атмосфере на минской конфетной фабрике «Коммунарка»: «Среди рабочих не чувствуется праздничного настроения».

Рабочий карамельного цеха Ципкин в разговоре сказал: «Празднуем всего два праздника в год, но и те не дают праздновать. Прорывы покрываем, гоним, гоним, и ходим голодные и босые, и, черт его знает, когда уже улучшится положение».

Другой рабочий Шишкевич сказал: «Праздник то идет, но он не чувствуется, один сорвали, жрать нечего и праздник в голову не лезет, когда нужда загрызает».

Советский рабочий из Минска: «Ботинки порваны и есть нечего»

Иван Владимиров. «Иностранные туристы в Ленинграде». 1937 год

Сейчас сложно поверить в то, какими у белорусов 1930-х годов были причины, чтоб не идти на советские праздники. А самыми популярными, дошедшими до нас в отчетах секретных осведомителей, оказались голод, отсутствие обуви и одежды, а также сил после работы и задержка зарплаты.

И, конечно, абсолютное отсутствие праздничного настроения . Факты недовольства своей жизнью накануне праздников фиксировались тысячами:

«Минск. Электростанция. Работница Чикун: «Говорят, что в городе уже зажгли свет, иллюминация. А жрать нечего».

«Тубинститут. Сотрудник Андросик: «Вот празднуем, а пайка праздничного не дают. Какой же это праздник? На демонстрацию не пойду на пустой желудок».

«Центральная рабочая поликлиника. Санитарка: «Завтра на демонстрацию не пойду, так как я и дети без хлеба голодаем».

«Наркомат финансов. Экономист Древотинов: «Это дело ваше, молодых, идти на праздник, а нам, старикам, приходится разрешать более сложные проблемы. О хлебе для детей, для голодной семьи… Не знаю, что это будет… Жить всё труднее и труднее. Зимой из-за дров семья мерзла, думал, придет весна — вздохну свободнее. А тут тебе на — еще хуже, смотришь, хлеба не хватает. За последнее время систематически начинает голодать семья, а тут 1 мая, демонстрация».

«Санитарка 1-й больницы: «Нечего есть, я так ослабла, что ходить трудно! Не хочется идти на демонстрацию, не евши, да и есть нечего».

«Работник артели «Точная механика»: «Я голодный и просто не имею сил ходить. Что же это, в конце концов, такое делается, что с каждым годом становится всё хуже».

На некоторых предприятиях БССР из-за задержки зарплаты ситуация была еще тяжелее.

2 ноября 1931 года в Минске на швейной фабрике, в Могилеве на шорной, а также на многих предприятиях Гомеля рабочие еще не получили зарплаты, который им должны были выплатить 15 октября. Общая сумма задержанной зарплаты только по Гомелю составляла 300.000 рублей. Плюс настоящей катастрофой для семей рабочих была задержка продуктового пайка.

На минской швейной фабрике рабочий цеха № 2 Элькин при коллегах сказал: «Что с того, что мы кончим пятилетку в четыре года, когда денег все равно нет и купить тоже нечего. Уже четырнадцать лет, как мы ждем и не можем дождаться улучшения. И чем дальше, тем хуже».

Его поддержал рабочий Стукмейстер: «Вот везут пшеничную муку, вероятно, кому-нибудь на праздники. Нынче праздники проходят вяло, так как пайков не дают и нет того подъема, что был в первые годы революции».

В Могилеве на шорной фабрике зарплата за сентябрь не была выдана и накануне 7 ноября. По этому поводу рабочий Бурделяк заявил: «Плохо стало — денег нет. Днями ходишь голодный, трудно так в дальнейшем работать».

Задержки зарплаты остались и в 1932 году. В Могилеве на шелковой фабрике рабочий Беловежкин жаловался: «Осталось всего несколько дней до праздника, а зарплату выдали только за март. А между тем должны были уже выдать за вторую половину апреля. Кооперация уже два месяца ничего не дает, так что первого мая можно будет спать, ибо голодному не до празднования». Присутствующие с ним согласились.

Учащаяся молодежь тоже была недовольна.

Студент физмата БГУ говорил: «Голодный май, холодный май, и нет никакого удовольствия его праздновать. Правительство силой выгоняет заморенный голодом народ и заставляет несколько часов маршировать по улицам. И этим делается искусственное праздничное настроение».

В Минском архитектурно-строительном техникуме студент Мельников (член партии) констатировал: «Подходит праздник, а у нас в техникуме так тихо, пахнет какой-то мертвечиной». На что его беспартийный однокашник Франц Янушевский ответил: «Меня праздники нисколько не интересуют — я босый и голодный. Пишут везде и всюду в газетах про заграничный кризис, а своего в своей стране не замечают. Верно говорил Бухарин, что белые дальнозорки, а красные близоруки, и ничего не будет».

Еще один студент БГУ говорил: «Совсем не радует людей этот праздник, невозможно увлекаться большевистскими идеями, получая голодные пайки и ничего не получая из промтоваров. Проводят такую политику, от которой народ задыхается. Власть себя только компрометирует».

Была у советских людей еще одна проблема — нехватка обуви. Система снабжения граждан велась только через кооперацию: каждый был прикреплен к определенному магазину и покупал по карточкам установленные партией и правительством хлеб, сахар, муку, обувь, одежду. Правда, в этих магазинах зачастую ничего не было и даже за хлебом нужно было выстоять многочасовые очереди. Талоны на обувь регулярно так и оставались нереализованными, а купить что-то на рынке рабочие не могли — из-за дороговизны.

В 1932 году накануне Первомая рабочий 1-го агрегата минской фабрики «Октябрь» Веребейчик, беседуя с коллегами, сказал: «Сухая теперь жизнь настала. Один раз в году праздник бывает, и то нельзя его отпраздновать, как следует. Раньше на Пасху можно было одеться и покушать. А теперь 1 мая   пришло, а ботинки порваны и есть нечего».

На той же фабрике работница Баум говорила: «Я уже третий раз прошу талон на обувь, а мне не дают. Придется праздновать разутой, а в пайке дают 800 грамм сахару, крупы и мыла, вот и приготовь праздничный обед!».

В Витебске работница ватерного цеха льнопрядильной фабрики «Двина» сетовала: «Вот тебе и майские праздники — дали паек, что за один день съешь, а дети голодные, да и не то, что было в 1926 году».

Рабочий того же цеха поддержал ее: «На демонстрацию не пойду, потому что нет обуви, буду сидеть дома».

Их дополнил третий: «Я ходить не буду, потому что мне к празднику ни черта не дали».

В Минске на кирпичном комбинате с начала октября 1931 года началась большая текучка рабочей силы. Причиной был малый заработок, а также то, что рабочие-сезонники были босые и раздетые. При этом обувь в кладовых была, но не ее выдавали. Как отмечено в докладной записке, «из числа рабочих, у коих нет обуви — не выходят на работу, в связи с этим администрация их увольняет».

В другой записке сказано: «На заводе «Коммунар» в литейном цеху около пяти человек не имеют обуви и работают босыми, в том же цеху рабочим-формовщикам полагающиеся по договору кожаные наколенники не выдаются».

В Минском физкультурном техникуме студенты 1-го курса время от времени не ходили на лекции из-за отсутствия обуви. Молодые люди говорили директору: «Если Вы нам не поможете достать обувь, то будем вынуждены оставить техникум. Столовая, где студенты питаются, прекратила в последнее время отпуск обедов в счет стипендии, и нужно ежедневно покупать обеды, а у студентов денег нет. Выданы авансы по 5 рублей, но их хватило на пять дней, а остальные 25 дней вынуждены голодать или продавать последнюю рубашку на базаре».

Студент Каган (рабочий, исключенный из комсомола) говорил: «Я, ребята, считаю, что нам нужно организованно заявить директору, или пускай сейчас нас выпустят из техникума или создадут условия для существования, ибо если мы поголодаем два месяца, то выпускать будет некого».

Напомним, в советской стране произошло постепенное закрепощение человека. И если сначала только колхозник не мог покинуть свой колхоз без разрешения председателя и сельсовета, то к 1940 году люди были также прикреплены к своим фабрикам и заводам, учебным заведениям. Уйти по своему желанию никто не мог — самостоятельная смена места работы или учебы могла закончиться тюремным сроком.

Совсем печально советские праздники выглядели для иностранных специалистов, привыкших к иному уровню жизни. О том, что промышленные чудеса сталинской эпохи закупались за границей и создавались «инспецами», сейчас мало кто знает. Но в СССР и, в частности, БССР, многие заводы были построены именно ими.

К примеру, инспециалист Эрслинг, работавший на «стройках социализма» в Могилеве, после демонстрации безрадостно заключил: «В чем смысл гонять голодных и раздетых людей по улицам? Никто в СССР хорошо не живет. Кушают, как следует, только работники ГПУ».

Минский профессор в 1932-м: «Вся природа обрушилась на большевиков!»

Для бойцов идеологического фронта всех уровней праздники становились дополнительной головной болью. Ведь никто не освобождал их от основной работы, и для подготовки часто приходилось оставаться в своё свободное время.

При этом, как мы уже знаем, в тяжелейших экономических условиях было невероятно трудно заставить рабочих отмечать советские праздники.

Так в канун празднования годовщины «великой октябрьской революции» 5 ноября 1931 года заместитель полномочного представительства ОГПУ по БССР Дукельский рапортовал партийному руководству: «По большинству предприятий Минска, Гомеля, Витебска и Бобруйска подготовка к празднику Октября развернулась с последних чисел октября и проходит довольно оживленно с мобилизацией внимания массы рабочих вокруг актуальных хозяйственно-политических мероприятий, выполнения шести условий тов. Сталина и т.д.».

Правда, на этом его оптимизм заканчивался. Чекист был вынужден констатировать: «Однако наряду с отмеченным, по 17 предприятиям Минска и  6 предприятиям Гомеля подготовительная работа к празднику почти не развернута…»

Конфетная фабрика «Коммунарка» — 1200 рабочих — работа по подготовке к Октябрьскому празднику не проводится. Кирпичный комбинат — 640 человек — аналогичная ситуация.

Но если у некоторых рабочих в 1931 году и было приподнятое настроение, омраченное продовольственными затруднениями, дороговизной продуктов и невыдачей зарплаты к празднику, то у служащих картинка была совсем грустная: «Подготовка к празднованию Октября по советским учреждениям Минска проходит формально. Настроение большинства служащих в связи с предстоящими праздниками безразличное, высказываются отдельные недовольства на почве невыдачи праздничного пайка служащим в духе того, что «чем дальше живем, тем празднику уделяется меньше внимания».

Даже среди такой передовой части советского общества, как учителя, в подготовке к празднованию наблюдалось «некоторая пассивность и незаинтересованность». Общие собрания и слеты учителей-ударников прошли при весьма низкой явке — 10-15%.

Казалось бы, советская молодежь должна испытывать радость. Но и это было далеко не так. Так, например, студент литературного факультета Минского пединститута Воронов сказал: «Хотя уже Октябрьские праздники и очень близки, но никто из наших студентов о них не говорит ничего. Студент думает только про зачеты, да как бы прожить лучше, а эти праздники не в голове теперь».

Еще хуже дело обстояло в деревнях, где колхозники часто не знали о приближающихся праздниках или же бойкотировали их: «Минский район. По Кайковскому, Королищенскому и Тростенецкому сельсоветам  подготовка совершенно отсутствует. Многие колхозники и единоличники не знают, что приближается годовщина Октября. В массах праздничного настроения не чувствуется. Бобруйский район. Богушевский, Подрецкий, Прозвенский и Харламповический сельсоветы в части подготовки к годовщине Октября бездействуют — планов празднования не имеют».

Еще одной проблемой для всех было то, что к советским праздникам партийное руководство спускало на предприятия приказ, чтобы рабочие проявили инициативу и вышли на праздничные субботники. Естественно, все это было добровольно-принудительно, что встречало отторжение.

В Минске 1 ноября 1931 года на фабрике «Восход» перед работой было проведено цеховое собрание, где была озвучена инициатива по отработке в праздничные дни. Рабочий Гранит по этому поводу сказал: «В прошлый месяц дали полдня Красной армии, а теперь опять день работай. Про нас никто ничего не думает, а только им давай».

На заводе «Коммунар» в разговоре о субботнике во время праздника трое рабочих инструментального цеха высказались: «Хотя бы один раз отдохнуть в год, надоели все эти субботники».

В Могилеве в сортировочном цеху шелковой фабрики, где работников в праздничные дни заставили отрабатывать невыполненный план, гражданка Будакова сказала: «Праздник должен быть для всех. Нас заставить работать в эти дни никто не может». Ее поддержала коллега Иоффе: «7-го и 8-го ноября я на работу не выхожу, и работать меня никто не заставит!».

Явка на праздничных собраниях, несмотря на невероятные усилия идеологов и запугивания увольнением, была низкая. В Минске на заводе «Деревообделочник» из общего числа 1300 рабочих (одна смена работала) на собрании присутствовали только 300 человек. На мясокомбинате из 400 — 100, на «Эльводе» из 500 — 60, на шорной фабрике «Восход» из 1100 — 300, на щетинной из 250 — 50, на «Коммунарке» из 1300 — 500, на «Красном текстильщике» из 140 — 43.

На кирпичном комбинате никто не явился ни из рабочкома, ни из администрации, в результате чего собравшиеся рабочие разошлись.

В Могилеве явка была в основном удовлетворительная — 80-90%. Но на отдельных предприятиях — совершенно мизерная: на шелковой фабрике из 3000 рабочих явилось 200 человек, на чугунолитейном  заводе «Возрождение» из 450 рабочих — 70, среди строителей — только 15%.

Без энтузиазма отнеслись к собранию даже сотрудники наркоматов (современные министерства). В наркомате земледелия на торжественный вечер пришли лишь несколько специалистов и часть канцелярских работников. На собрании не присутствовали работники целых секторов и их руководители, отсутствовали партячейка, нарком и его заместители.

Фактически был сорван вечер Горсовета и Комхоза: мало того, что он открылся с двухчасовым опозданием, так еще и при полупустом зале, без художественной части, а докладчика никто не слушал. Была совершенно проигнорирована политическая  роль мероприятия, и вечер свелся к ужину и танцам.

Не лучше была явка и в 1932 году (большой проблемой стало то, что в этом году Первомай совпал с Пасхой), хотя идеологи шли на разные хитрости. К примеру, в Борисове на заводе «Пролетарская победа» председатель цехового комитета, чтобы обеспечить стопроцентную явку на демонстрацию, обязал рабочих дать подписку о своем присутствии. Но это мало помогло.

В своем докладе партийному руководству чекисты отмечали: «Процент участников был незначителен. В среднем, 50-60%. По ряду промпредприятий процент доходит до 80. По значительному числу — весьма низок: завод «Ударник» — 20%, электростанция  — 10%, участвовал исключительно актив, завод № 1 Белстройконторы — 25%, УМТ — 8%, постройка дома ГПУ — 12%».

Не лучше была явка и на торжественные собрания и вечера. На минском хлебозаводе мероприятие в честь 1 мая началось в 21.00 вместо 19.00. Явка рабочих была не выше 25%, вечер был организован плохо, даже стулья не расставили, основное ядро рабочих не присутствовало.

В Борисове на Березинском комбинате по 900 пригласительным билетам на собрание явилось только 500 человек, из которых 300 были красноармейцами, которых строем привели командиры.

На торжественных собраниях Полоцка участвовало 60-70% всех приглашенных. В Витебске демонстрация прошла вяло. Принимали участие не свыше 50% рабочих, а по некоторым фабрикам и заводам даже меньше. Отмечались случаи срывов торжественных заседаний: на игольной фабрике из 200 человек явилось 10, в трамвайном парке из 250 — 30.

В Гомеле заседания происходили при явке рабочих в количестве 35-50%.

Еще более низкий процент участия в первомайской демонстрации 1932 года отмечался среди служащих — в среднем только 25-30%. Адвокаты и члены коллегии защитников совершенно не участвовали в шествии. И даже коллектив газеты «Советская Белорусь» не явился на демонстрацию полным составом.

Казалось бы, куда хуже? Но еще ниже показатели оказались среди работников образования. Участие в демонстрации со стороны учителей было очень вялое.  В Минске из 3000 человек пришли только 300 (10%). Из некоторых школ было только по 2-3 представителя.

В Могилеве демонстрация учительства была фактически сорвана: из 700 членов союза работников образования было только 20 человек (менее 3%). Причем, также не явились партийцы и члены правления.

Среди студентов тоже не было высокой явки — в среднем по БССР на демонстрации присутствовали не более 40%. Участие учащихся автодорожного комбината было особенно незначительное — 19%. При этом не было подготовлено ни одного плаката.

В своем отчете чекистский начальник пишет: «Чувствовалось не праздничное настроение, а как бы отправление обязанности». Аналогичное положение было отмечено по Минскому пединституту, где явка была 20%, БГУ и ряду других заведений.

На мысль, что это был совершенно сознательный саботаж советских мероприятий, наводят многие факты. В 1932 году осведомитель зафиксировал такой разговор в Минском пединституте. Профессор заявил:  «Вся природа обрушилась на большевиков! И как это хорошо, что пошел продолжительный дождик, делая грязь. Голодные люди, безусловно, не будут шлепать в грязи в своей последней, ветхой обуви и разбегутся с демонстрации. Отчего весь праздничный большевистский эффект совершенно падет. Кольнет большевиков и то, что научные работники абсолютно не примут участия в их праздничных церемониях».

Его поддержала научная сотрудница института: «Как никогда научные работники начали действовать заодно и договорились не участвовать в первомайских праздниках, и никто из научных работников в демонстрации участия принимать не будет. Пусть же эти сволочи знают, что мы к ним не примыкаем».

Профессор продолжил: «Мы, конечно, являемся полной противоположностью большевиков, но мне и вам необходимо быть на демонстрации, чтобы отвлечь ту подозрительность, с которой они лично к нам относятся».

Там, где собрания состоялись, выявился целый ряд проблем. По семи минским предприятиям чекисты отметили неудовлетворительное проведение мероприятий, что выразилось «в несвоевременном начале торжественной части, в халтурности художественной части, в безобразном отношении организаторов вечеров к устройству ужинов, которые рабочие зачастую отказывались есть и т.п.».

На минской обойной фабрике и без того ненасыщенный политическим содержанием вечер в результате чрезмерно большого количества закупленного пива был превращен в пьянку.

После празднования Первомая в 1932 году на заводе Ворошилова невыход рабочих доходил до 13%.

Однако молчаливый саботаж советских праздников был не единственным проявлением недовольства властью большевиков. В начале 30-х оно выплескивалось в реальные протесты, бунты (как это было в Борисове), нападения и убийства активистов.

(Окончание следует).

—

Дмитрий Дрозд,  опубликовано в издании Салiдарнасць

http://argumentua.com/stati/zhrat-nechego-i-prazdnik-v-golovu-ne-lezet-sovetskie-prazdniki-chast-1