Не хочу писать про этот православный "джихад"

Было ужасно холодно, и вечная Петербургская промозглость жалила в самые кости. Открытые двери собора очерчивали другой мир – в их проеме мерцал золотой теплый свет. Зажженные свечи освещали и согревали, наполняя внутреннее пространство собора ароматом таящего воска. Такой церковный, такой навязчивый, такой православный аромат восковых свечей цвета гречишного меда. Посреди холодной темной ночи собор был обетованной, божьей землей, яйцом, в котором теплилась и трепыхалась пламенем вечная жизнь. Несколько ступеней, ведущих к распахнутым дверям, соединяли и разделяли два мира, божий и мирской. Только раз каждому из нас дано посетить мирской мир, и только раз божий мир, когда мы рождаемся и когда умираем. Вполне возможно, что душа наша посещает мирской мир не единожды, и также, не единожды, она возвращается в божий мир, только она об этом не знает. Когда душа отлетает из своей бренной физической оболочки в мир иной, с нее стирается информация и память. Поэтому говорят: «Душа очищается».

Татьяна поднялась по ступенькам и вошла внутрь. Ей нужно было знать, любит ли ее Аркадий. Могла бы пойти к гадалке, но пошла в церковь. Пришла за неким знаком, за намеком, сама не знала, за чем. Иной раз хочется молча с кем-нибудь поговорить, так, чтобы не облекать чувства и мысли в слова, а просто думать и чтобы думы твои были услышаны. Лица на иконах казались вполне подходящей компанией. Татьяна не была крещенной и не верила в Бога. Ее мать тоже не была верующей, а если ты не впитал веру с молоком матери, как некий миф, как совокупность традиций, как добро, могущее идти только от Бога, одним словом, если вера не укоренилась в детстве, став частью твоего «я», то поверить в Бога во взрослом возрасте не так просто, для этого нужно осознанное согласие разума. Многие приходят к Богу через испытания – тяжелую болезнь, потерю любимых или через другую боль, которой на нашем, земном веку, хватает. Подчас в этих испытаниях отчаяние доходит до такого предела, что одному терпеть невозможно, а другие, даже близкие тебе люди, помочь просто не в состоянии. И тогда, неизведанным, но верным путем ты находишь Бога и он, либо убивает тебя, избавляя от дальнейших мучений, либо спасает, давая надежду и силы справиться с испытанием. Именно тогда ты начинаешь верить. Преданно, безоглядно, как можно верить только Ему. Ты изумляешься, поняв, что твой жизненный путь был предопределен и что ты шагаешь по этому пути не в одиночку. Вот и продолжай шагать в обнимку с Богом, только не проси у него справедливости, потому что никто так до сих пор и не понял, что именно Бог подразумевает под этой самой справедливостью.

Таня робко двигалась, переходя от одной иконы к другой. Нащупала мелочь в кармане, аккуратно положила монетки на прилавок, взяла свечу и зажгла перед образом. Пошла дальше, заглядывая в темные углы, за иконостас. Она явно кого-то искала. Людей в соборе не было, в такой холод сидят по домам, да и время было позднее. Наконец, она постучала в фанерную дверь в стене рядом с иконостасом. Вышел смотритель. Старец, видно, ужинал, не совсем чистой тряпицей он утирал бороду, в которой застряли хлебные крошки. 
- Случилось что? – тихо спросил он. 
- Вы священник? – в свою очередь поинтересовалась Таня.
- Я – смотритель. Священник будет завтра, поутру.
- Неважно. Я хочу покреститься. 
- Мне не положено крестить. Крестит батюшка, да и то только по определенным дням. 
Таня стояла молча, в нерешительности. Уйти означало проиграть не только этот раунд с церковной бюрократией, что было, в общем-то, неважно для нее, но и спасовать перед собой, отказавшись от возникшего в ней желания приобщиться к божьей пастве. А, самое главное, ей казалось, что если она не настоит на своем, ее любовь к Аркадию подвергнется риску.
Смотритель повернулся к ней спиной, собираясь исчезнуть за дверью. 
- А какая разница? – неожиданно для себя почти выкрикнула Татьяна. – Вы меня покрестите или священник, какая разница? Вам что, сам Бог запретил крестить? Вы тоже ему служите. А если вечером, а не утром, так что же? У Бога рабочий день закончился? 
Старик снова развернулся и уставился на молодую женщину. Взор его был лукав, но, в то же время, в нем было и порицание. 
- Молодая особа, вы грубите. 
- Чем же я нагрубила? Я покреститься хочу, а вы меня прогоняете.
- Да, негоже получается, – согласился смотритель. Он повидал жизнь. В Бога он верил с младенчества, с того момента, когда даже себя не помнил. Себя не помнил, а вот что в Бога верил, помнил. Пережил и выстоял все. Послушником служил в Почаевской Лавре в Украине. Тогда Хрущев силой пошел на церковь. Раз коммунизм через двадцать лет должен был засиять раем на земле, значит, церквам с их попами пришло время убираться. Приехали псы, что приказы тогдашней власти исполняли, набросились на всех церковных, кто в чем стоял, в том и повезли в бутырки. Все ценное из утвари разметали, двери заколотили. Он тоже сидел, потом выпустили. За что сидел? За то, что тогдашней власти Бог соперником оказался. От Бога, впрочем, как многие другие, он не отрекся. Так что же, прогнать теперь эту страждущую душу? Или взять на себя грех, покрестить? Да и в чем же грех? Все перед Богом равны. А то, и, правда, развели бюрократию. Получается, вроде как бы пришел избиратель на избирательный участок голос подать, а ты его прогоняешь, не нужен нам твой голос, мы и так хороши собой, обойдемся и без твоего голоса. Бог не простит. Раз к Богу пришли, он должен принять. 
- Ну, раз приспичило, давай креститься, – немного помолчав, уступил смотритель.
- Только денег у меня нет, - призналась Татьяна. 
- И не надо. Господу твои деньги ни к чему, а у наших, церковных, денег-то этих и так полно. Мы им не скажем. Ты постой здесь маленько, я в крещальне все приготовлю. И собор запру, а то уж время позднее. 
Старичок засуетился, и через некоторое время Татьяна оказалась в небольшой темной комнате, освещенной толстыми свечами. Она села на длинную деревянную скамью, наблюдая, как старик достает медный чан, наполняет его водой, читает молитвы. Когда все было готово, он внимательно посмотрел на молодую особу, пристроившуюся на кончике деревянной скамьи. 
- А зачем тебе креститься-то? – вдруг спросил он.
- Затем, что люблю. – Еле слышно ответила Татьяна.
- Бога любишь? Это – хорошо, - удовлетворился старичок.
- Не Бога, человека.
- Н-да. Чувство не малое, – смотритель задумался. – А чего тогда к Богу пришла?
- Чтобы любовь мою сохранил.
- Веришь ему?
- Не знаю, хочу верить. Кому же еще верить?
- Тому, кого любишь. Он-то знает, что ты его любишь?
- Не знает. А когда узнает, вдруг оттолкнет? Боюсь я этого очень. 
- Тогда давай покрестимся. Бог тебе сил даст выдержать твою любовь. Хотя, должен тебе сказать, что любовь и без его поддержки почти всегда права бывает. Любовь-то ведь, она – богово чувство. Как увидишь того, кто душу тебе разбередил, скажи ему, не таись и не бойся. Если он твой суженный, то откликнется, а если нет, так и печалиться не стоит. Только не давай ему попользоваться собою. А то заешь, мужское-то самолюбие, оно дикое, как зверь в горячке. Наделает еще бед, раз поймет, что девчонка-то влюблена. 
- Да нет, он не такой. 
- А раз не такой, то и хорошо. Давай вставай, подходи и склоняй голову. Я тут и крестик для тебя украл. В киоске у входа их там целая коробка. Завтра одного не досчитаются, ну и делов-то! Крестик не золотой конечно, и даже не серебряный, но не в этом дело. Носи его, не снимай.
После «процедуры» старику не хотелось отпускать вновь обращенную. Сев на лавку, где раньше сидела Татьяна, он начал лукаво: 
- Я ведь не поп, я божий человек при церкви. Многого не понимаю или, может, понимаю, да не так. Ты бы объяснила мне, раз все равно коротаем вечер вдвоем, про современный мир-то за окном. Или боишься поздних вечеров? Сейчас ведь на улицах неспокойно.
- Нет, не боюсь. Никто меня не тронет, - тихо отозвалась Татьяна. 
- Это откуда же такая уверенность? Девчонка вроде молодая.
- Я некрасивая и одета скромно, - улыбнулась Таня. 
- Одета-то ты скромно, тут ты права, а вот насчет красоты ты зря. В тебе, милая моя, душа светится и свет ее через твои глаза льется. Поэтому ты тоже божий человек, даже побольше меня будешь. Я ведь только приживаю при нем, а ты вроде как его творение. 
- Мы все его творения, дедушка. 
- Ну, не скажи, в кои творения художник вкладывает самого себя, а кои просто 
так, на конвейер ставит. 
- Спасибо на добром слове. А чего же вы не понимаете? Я вижу, вы понимаете 
гораздо больше других. Я сама хотела спросить у вас, можно?
- Спрашивай, не стесняйся. Коли смогу, отвечу. – Старик был рад разговору, да и Татьяна ему нравилась. Худенькая, она сидела с растрепанными волосами, от которых он только что отрезал небольшой хвостик, по лбу ее стекала масляная капля, глаза сияли, а на тонкой шее болтался металлический крестик. Старик удовлетворенно поджал губы – Богу такие нужны, он ангелов из таких делает.
- Дедушка, - начала Татьяна, - я вот пришла к вам в церковь покреститься, а что такое церковь? Связана ли она как-то с Богом? Храмы стоят, иконы сверкают, а где же Бог за всеми теми богатствами и властью, что церковь имеет? Разве нужны церкви банки, земли, дома, разве нужно каждый раз без разбору вставать на сторону тех, кто государствами правит, и кто про людей забывает? Что же такое церковь с теми, кто обещался Богу, а, значит, и людям служить? 
- Дочка, ты молодая, наивная, но в тебе душа трепыхается, что та голубка, которая на свободу рвется. Так и быть, скажу тебе то, что наболело, что передумал в одиночестве, и что никому доселе не говорил. Не говорил даже самому себе в этой пустой комнате, хоть слышали меня одни только стены. Чтобы возвратить людей Богу, надобно попам нашим и всяким там протоиреям и архимандритам, другими словами, самозванцам всяким, кто посягнул назвать себя боговыми слугами на земле нашей, повернуться к этому Богу лицом, а не раззолоченной задницей. Сначала им надобно долго прощения вымаливать у Бога, а потом начать служить не Кесарю, как всегда с церковью было, а Духу, т. е. ему, Богу, коли и взаправду в него верят. А Дух-то, голубка моя, он ведь свободен. Душа, что Господь вселил в нас, она – свободна, никому, кроме Него не подвластна. Никаким государствам и никаким правителям. Забыл об этом народ, али не знает? А попам-то нашим, мерзавцам, стыдно должно быть. Вместо того, чтобы в народе своем достоинство пробуждать, да про душу, что всегда свободна была, рассказывать, они сколько уж веков гнусавят о том, что человек – это грешник, которого спасать надо. А сами тянут, тянут нас в рабство к Кесарю, которому сами служат! Так ведь удобнее, запуганный человечишка он только рабом-то быть и может. Забыли про Господа. А Он ждет. Время настало. Сейчас надо, потом поздно будет. Уже давно пора начать защищать «честь мундира» своего от тысячелетних грехов и лжи, иначе никогда не отмоемся. 
- А как же нужно «честь мундира» защищать?
- Я тебе случай из истории расскажу. Не с нами это было, а с нашими братьями славянами, только с теми, что католики. С поляками, одним словом. Не с нашей церковью и не с нашей Богородицей. Но ты послушай, пример поучительный. С другой стороны, разве может Богородица быть «нашей» или «не нашей»? Так вот, на великую Речь Посполитую шведы напали. Даже не напали, а мирно так вошли огромным войском. Давно это было, в 17-ом веке. Да ты, наверное, лучше меня-то историю знаешь. Небось, в школе учила. А какую ты историю учила? – поинтересовался старичок. – «Партийную» или уже «ничью»?
- «Никакую», - смеясь, ответила Таня. 
- Вот так, «никакую». Это ты правильно сказала. Историю, голубка моя, надо не по учебникам, а по книгам учить. Хорошие книги надо читать. Там писатели обо всем пишут, а если писатель к тому же и дар божий в себе несет, то он и историк, и философ, и патриот, к тому же. А учебники-то чиновники с учеными степенями стряпают под очередную власть. Им лишь бы серебряники за предательство истины во время платили... Однако, отвлеклись мы. Как только шведы-то вошли в необъятную тогда Речь Посполитую, так все польские князья, один за другим, стали предавать отечество свое и короля своего Яна Казимира. Со шведами спешили в союз вступить. Покорились без одного выстрела, все выгадывали, как бы свои имения и вотчины в целости сохранить. А завоеватель-то, как ты знаешь, соглашения подписывает, а потом плюет на них. Так и в тот раз случилось. А тут было покусились шведы на святыню ихнюю, на монастырь, что в Ченстохове воздвигли, Ясной Горой называется. В монастыре том хранилась икона Ченстоховской Богородицы – большей святыни для поляков нет! А шведам надо было в монастырские сундуки с талерами свои лапы запустить. Один из шведских генералов пришел с войском и приказал монастырю сдаваться. Монахи же со своим ксендзом отказались сдавать монастырь. Осадил тогда генерал монастырь и начал его ядрами из пушек поливать. И не день, и не два это длилось, а несколько месяцев. Монахи все не сдавались, когда переговорами время тянули, когда тоже из пушек в шведов палили, когда вылазки делали. Так или иначе, но слух распространился по всей Польше – сопротивляются монахи, не стали изменниками, а Богородица им в этом помогает. И тогда случилось чудо: проснулась вся страна, поднялась с колен, и начали люди бить шведов. А кто пример показал? Ксендз и монахи, другими словами, церковь. 
И нам теперь только такой способ остался спасти «честь мундира». С божьей помощью церкви надо разбудить народ, возродить в нем истинную веру, открыть ему, убаюканному, что в этом царстве-государстве уже давно без него обходятся. Сплотить народ, вдохнуть в него искру божью, рассказать ему, что земля, по которой он ходит – его земля, и что заждался он сделать ее своей. Правители и их чиновники законы-то пишут, да все для себя, пока до народа дойдет, так и не останется тому народу ничего. Вот тебе и национальная идея, что в воздухе витает - церковь с народом должна объединиться и встать на борьбу со Злом! 
- Что же, еще одну революцию нам делать? – с сомнением спросила Татьяна. 
- Да бог с тобой! Разве та революция для народа делалась? Так, пролетарские вожди потщеславились, с помощью чужих денег взяли вверх над теми, кто неспособен был нашу Россию-матушку защитить. С помощью речей своих подлых и обманных подняли темную необразованную толпу, разъярили ее, а потом почти половину того же народа и истребили. Да разве только русских истребляли… Та революция – страшная страница нашей истории, кровавая, и навсегда такой останется. И сейчас так же будет, если народ не сплотится верой и великой идеей. 
- Народ ведь бедный у нас, да и пьянствует к тому же, - опять засомневалась Таня. 
- Ан, нет, голубка моя, народ – это не только тот народ, по которому Лев Николаевич Толстой все убивался и к которому хотел уйти в избу жить. Народ – это вся нация. Народ – это и академики, и врачи, и учителя, и художники, и крестьяне, и горожане, и рабочие, и военные, и студенты, и вся остальная молодежь. И даже меньшинства всякие, они тоже народ. Только политиков не надо больше на нашу голову! Не надо этой оравы никчемных крикливых людишек, что страну и народ грабят! Без чести и без совести людишки, и без принципов. Балаболки бессовестные. Организовываются такие вот балаболки в партии, глядишь, они уже сила. Пролезли наверх, сами себя выбрали, и давай эксперименты над народом ставить. А как же иначе, ума-то ведь нету, и взять неоткуда, а про совесть я уж и не говорю. А как к власти подберутся, так и в Бога начинают верить. А чего ж не верить? Думает, не иначе, как чудо случилось со мной. Сижу я в этом кресле, обкрадываю свой народ и Отчизну, а меня никто за руку не хватает. Ну, не чудо ли?! Значит, Бог есть. Вот и поверил, горемычный, иконы целует, свечки ставит, а не знает, что его впереди ждет. Поэтому мне, старику, так кажется: пусть бы народ наш объединился и выдвинул общим голосованием по всей стране одного, того, кто заслужил.
- Да где такого взять? Народ наш спит, да терпит, - подытожила Татьяна..."

http://ua24ua.net/ne-hochu-pisat-pro-etot-pravoslavniy-dgihad-mp-upts/

Olena Ksantopulos